Максим Бутченко - Художник войны

– Что хочет то бычье, которое у входа собралось? – обратился офицер к комбату.

Тот замешкался, не знал, что ответить. Возникла неловкая пауза.

– Слушай, я тебе русским языком в прошлый раз объяснял: всех, у кого большая задолженность по зарплате, на передовую, в горячую точку. Ты что не понимаешь, как экономить нужно? – неожиданно грубо заговорил русский.

– Дмитрий Никола… – хотел было сказать комбат, но собеседник прервал его отборным матом.

– Молчать, ты не понимаешь с первого раза, похоже. Сам пойдешь на передовую, я тебя научу дисциплине, угрохаю, как пить дать, ты, что думаешь, незаменимый? – русский проговорил спокойным гробовым голосом, оттого его интонация звучала угрожающе.

В палатке повисла напряженная тишина. Российский офицер, словно не замечая никого, смотрел в сторону командира, а тот, сконфузившись, бесцельно водил по карте карандашом.

В тот день Художник покинул пост командира роты, перешел в отдел обеспечения, объясняя сослуживцам, что устал от всего на свете, не знает, где увидеть знаки, которые подает ему судьба.

В большом ангаре рядами стояли тюки с формой, дальше сваленные в кучу сапоги, а еще дальше в картонных ямщиках консервы. Сюда почти никто не заходил. Редко когда подъезжала машина, выгружалась и уезжала.

Художник дотемна ходил по ангару, словно хотел вытоптать свои мысли. Перед его глазами проплывала шахта, Люба, дети. Иногда он поднимал руки, как будто хотел выхватить из воздуха что-то существенное, то, что мог видеть только он один. Но рука его проваливалась в пустоту, не находя опоры, как у альпиниста, который делает ошибочное движение и не удерживается на выступе.

А потом Антон услышал, что случилось несчастье с отцом Владимиром, который помог ему освободиться от игромании. Тот якобы начал открыто выступать против «ополчения», бойцы которого грабили прихожан и обещали «попу свернуть шею». Кто это делал, Художник не знал, поэтому, взяв увольнительную, поехал к батюшке в Ровеньки.

Чтобы добраться до своего родного города, он взял свободный грузовик. Декабрьским утром выехал из лагеря и направился на юг. Вначале он решил навестить мать. Вот знакомый дом в микрорайоне «Черниговский». Второй этаж, обитая коричневым кожзаменителем дверь. Мама услышала стук и вышла навстречу. Как она постарела!

Художник не видел ее несколько месяцев, но, казалось, прошли годы.

– Сыночек, живой, – протянула к нему руки мать. Полминуты объятий.

– Проходи давай, ты устал, наверное, отдохни, – она посмотрела на сына, на глазах выступили слезы.

– Я, мама, ненадолго, дела у меня тут, – проговорил он, а сам плюхнулся в кресло.

В квартире ничего не изменилось. Как обычно, три кота загаживали все вокруг. Старая мебель. Из нового – фотография отца в черной рамочке. Он на минуту застыл перед изображением папы, губы его плотно сжались.

– Отмучался отец, царство ему небесное, – сказала мама. Художник обернулся, чтобы посмотреть на нее, а та глядела чуть в сторону. Ее голос звучал ровно, казалось, она говорила о малознакомом человеке.

– Почему ты так говоришь, разве тебе не жалко его? – спросил Художник.

Мать засопела, видно, что она не хочет отвечать.

– Понимаешь, я, конечно, плакала, и жалко мне, и больно, что он так погиб, – начала говорить женщина и вдруг замолчала. Видно, что она собиралась сказать что-то негативное в адрес отца, но не решалась при сыне.

– Что, мама? Что не так? – Художник увидел волнение матери, и смутно догадывался, что она сейчас скажет: отец ее не любил, гулял, пил, и его смерть для нее не трагедия.

– Ничего сынок, сейчас сделаю тебе чай, – прервала разговор она и торопливо посеменила на кухню, прикрывая лицо рукой.

Художник ошарашенно смотрел в ту сторону, куда ушла мать. Его внутренняя боль из-за смерти отца была настолько сильна, что, казалось, заполнила весь мир. А даже его собственная мать, по всей видимости, не больно-то горюет по отцу. Да, у того был сложный характер, но ведь они прожили больше тридцати лет вместе.

От досады Антон стал ходить по комнате, внутри него бурлил котел. А мать нарочно задерживалась на кухне и не хотела выходить к сыну. Так продолжалось минут пять, пока Художник не остановился у стены, на которой красовалась его картина. Он замер, чтобы посмотреть на свою работу, разглядывал кувшин с синими цветами, смотрел на мазки, и ему они казались чужими. Эта картина нарисована так давно, еще до того, как он пошел работать на шахту. И теперь Художник смотрел на нее и понимал, что ее рисовал кто-то другой.