Иван Кальберак - Венеция не в Италии

Только одно меня беспокоило: у меня создалось впечатление, что Полин – из обеспеченной буржуазной семьи, хотя и старается это скрыть. Для меня, прошу заметить, слово «буржуазный» – комплимент. Но в этом кругу не любят выходцев из другой среды, вот я и решил не распространяться о своем происхождении, напустить туману, когда она спросит, чем занимаются мои родители. А главное, я сообразил, что не смогу пригласить ее в гости, по крайней мере в ближайшие полгода. Пока не будет готов наш дом. Потому что я забыл упомянуть одну маленькую деталь. Вообще-то это жутко стыдное дело, еще стыднее, чем крашеные волосы. Или, во всяком случае, ничуть не лучше. Но и то и другое сразу – это уже настоящий кошмар. Итак, в данный момент мы все, мама, я и папа, когда он приезжает на уик-энд, – в общем, все мы живем в трейлере на участке, где строят наш дом. Папе приходится снимать маленькую однокомнатную квартирку в Париже, чтобы было где ночевать, а на аренду еще одного жилья, здесь, в Монтаржи, денег не хватает. Зато у нас есть трейлер, на котором мы ездим на каникулы, – да, колесим по стране, как цыгане, – вот мы и решили поставить его возле стройплощадки и жить в нем, пока дом не будет готов. Хотя я-то, собственно, ничего не решал, когда у меня спросили, как я отношусь к этой идее, я ответил, что лично я не восторге, а они сказали, что у них нет выбора. Это называется «договориться по-семейному». Папа считает, что жить на площадке удобно: хочешь узнать, как продвигается строительство, – погляди в окно трейлера.

Однако была в этом и неприятная сторона. Люди с нашей улицы сразу стали относиться к нам хуже. Во-первых, мы из Парижа, а парижан в провинции недолюбливают. Наш городок всего в ста километрах от столицы, но парижан здесь считают суетливыми, нахальными, думающими только о себе, одним словом, полными придурками. И вдобавок мы еще живем в трейлере. Люди с нашей улицы запретили своим детям дружить со мной. Нет, эти ребята не шарахались от меня, просто они стали соблюдать дистанцию, как на автостраде, где машины едут на безопасном расстоянии друг от друга. Должен сказать, моим родителям глубоко плевать на разные там «принято – не принято». Иногда я соглашаюсь с ними, но в принципе я это не одобряю. Потому что у них нет друзей, нет никакой тяги к общению, им это неинтересно. А значит, в этом смысле им нечего терять. Но я – другое дело. Для меня дружба – единственная территория, где можно укрыться от всех войн, где всегда действует перемирие. Я не идеализирую, я знаю, что это так. Вот, например, Жереми никогда не предавал меня. Ему все равно, что я живу в трейлере. И он никогда никому об этом не рассказывал. Мы можем часами играть в настольный футбол или электрический бильярд, не произнося ни слова, и молчание нам не мешает. Можем хохотать, разговаривая о девчонках, можем сто раз подряд прошагать улицу Дорэ из конца в конец и обратно. У него есть любимая шутка: когда мы гуляем, он вдруг говорит: «Гляди, какая классная девчонка!» Я оборачиваюсь, а там – древняя старушенция. И чем она уродливее, тем громче мы смеемся. Жестокость, как и общие кинематографические вкусы, сближает людей.

Полин предложила встретиться в понедельник на перемене в 10:15 и подвести итоги нашего пари. А мне начхать на итоги, у меня свидание с Полин, значит, я уже выиграл. Я даже предпочел бы, чтобы в матче победил швед: тогда я смог бы сделать ей подарок. Говорят, тяжелее всего отдавать, а мне тяжелее всего получать. Наверно, потому, что мне надарили кучу никудышных подарков, и я потерял надежду получить что-то стоящее.

Я думал, она сейчас уйдет, но она предложила пойти с ней к автомату с конфетами и печеньем, ей захотелось чего-нибудь сладкого. Я пошел с ней на крытую галерею, где стоял автомат, она купила себе «ментос-форте» и протянула мне одну пастилку. Я терпеть не могу мяту, но, конечно, взял пастилку и положил в рот. Мне так хотелось, чтобы у меня во рту сделался такой же вкус, как у нее, а другого средства для этого пока не было. Я посмотрел на ее губы и сказал себе: может быть, однажды я ее поцелую. Идея мне очень понравилась – и это еще слабо сказано. Будет, как поется в «Марсельезе»: «день славы наступил». Только в «Марсельезе» днем славы называется день, когда все должны идти на войну и убивать. Не понимаю, как песня, в которую вкралась такая ошибка, может быть национальным гимном. Для меня единственный в мире день славы – это день, когда целуешь любимую девушку. Со мной еще такого не случилось, но я знаю, это так. Все остальное – победы, поздравления членов жюри, крупные купюры на карманные расходы, покупка игровой приставки – не идет ни в какое сравнение с этим.