Юлюс Келерас - На освещенном снегу

скажи, какой ключ подошел бы твоей нестареющей
скважине, твоим ресницам, чутким кончикам твоих
пальцев, которые не загрубели ни в дожде, ни в аду, ни в наглухо
запертых комнатах, где никогда от любви не бросались с моста

скажи, каков твой камень, какова твоя вера,
когда груди, касаясь реки, отражаясь в течении
будто зори, бесплодно мечутся, а четыре головы ветра
без усилия позволяют забыть удовольствия юного сада

скажи, кто будет следующим, кого ты соблазнишь, кого сведешь
с пути, с ума, нагадаешь дождь или засуху, обвенчаешь
со всё прибывающим, необратимым морем, с жаждой
в крови, с шеей, зацелованной опухшими, искусанными губами

скажи, разбиваясь о поцелуй, о риф, ибо он будет последним,
повторяющимся: красный, пробитый, текущий, бормочущий
всё те же слова бесконечности, всё тех же увечных улиток —
через тернии, ледники, загрязненные воды – ползущих

иногда мне кажется, что твоя душа осталась в тумане,
что она бродит в поисках выхода, мокнет в траве
до колена, иногда нарочно ушибаясь о камни

иногда отчаянно бросается бежать, заслышав
колокольчик коровы, а иногда замолкает – и никому,
даже облаку, из нее не вытянуть словб

слышу, как ее преследует собственное имя,
звук своих же шагов, перебирающий молодую
пенистую траву, доводящий до обморока

иногда мне кажется, что она не движется, а стоит
как вкопанная, а туман – ее парус, рассекающий
полные страстей темные лесные массивы

твоя душа так чиста, что полупрозрачна в сумерках:
случается, синее лезвие утра ее не находит,
да так и пропадает за горизонтом

– кто рисовал эти природные виды? – спрашивает она.
– кто владеет реками, увлажняющими наш берег?
– есть ли что-то, кроме меня, чего ты не видишь?

иногда она начинает преследовать молодую косулю,
а иногда притворяется юной, только что давшей обет
// монахиней, задолго до встречи с Господом

случается, твоя душа начинает суетиться и лгать,
неудачно хитрить или предлагать за бесценок
прохожим яблоки твоих грудок с веснушками,

нередко она стоит на углу с местными,
высунув язык и показывая неприличные жесты
даже облакам

я не знаю, но, наверное, бывают мгновения,
когда, задумавшись, не замечаю, как твоя душа
становится телом

сад бы точно зажмурился, лишь бы тебя
увидеть, лишь бы увидеть, как ты
куришь, прижавшись к стеклу,
почти не дыша зависаешь в воздухе,
как будто вернулась из путешествия
счастливая летучая мышь

ничто не терзает, сердце бьется спокойно
как влажная бабочка, прилипшая
к упавшему яблоку, как яблоко,
прилипшее тотчас к траве и что-то ей
шепчущее о любви без голоса,
и вполне вероятно, что без ответа

уже неотторжимый, выдохнутый мотылек поцелуя
навсегда остается белым, словно
ослепительно чистая простынь, повешенная
для просушки на экранах воспоминаний

давайте признаем, он был бродом между губами,
белой холстиной, охраняющей мгновения уст,
свидетелем помолвок дождя и парка,
шелком подарочного шнурка на каждом твоем конверте

он рассказывал больше, чем водовороты Вильняле,
он был с теми, кто не обещает неволю,
он был словом, единственным возможным словом,
нигде не отчеканенной тайной монетой

и вот его нет, как нет миновавшего лета,
но как разобрать, кто январской ночью трепещет —
точно высохшая на дворе простынь или пятно,
то, что осталось между сжатыми пальцами

на языке тела расскажи мне о ребенке
родившемся вчера в приюте

на языке рта расскажи мне о груди,
осветившей умирающим ночь

на языке пальцев расскажи мне о тех,
кто никогда не произносит ни слова

на языке коричневой родинки расскажи мне о маках,
посеянных в дюнах твоей спины

на языке ягодиц своих расскажи мне
о литовских курганах, если успеешь – о Фудзияме