Жан-Кристоф Руфен - Красный ошейник

– Полгода я работал на поставках продовольствия. На передовой мы не были, но порой случалось оказаться довольно близко, и до нас долетали снаряды.

– Пес всегда был с вами?

– Всегда.

– Это необычно.

– А он и есть необычный. Даже там, где война все подчистила, он умудрялся найти себе пропитание. Притом что сержанты и капралы бдили. Для большинства собак добром такое не кончалось. По ним буквально стреляли в упор, потому что они таскали провиант из запасов. Не знаю, где вам довелось воевать, но вы, должно быть, сами видели, как это бывало.

В окопных разговорах порой случалось позабыть про субординацию. Как во время карточной игры, когда дорожный рабочий общается с нотариусом, и это никого не смущает. Здесь, в камере, следователь оставался следователем, он старательно вел протокол, но в самом допросе было что-то от дружеской беседы, когда близость смерти сглаживает различия.

– Я в основном воевал вместе с англичанами на Сомме, – сказал следователь.

– И что, там были собаки?

– Несколько. Кстати, когда мне поручили ваше дело, я тотчас вспомнил о некоторых солдатах, они были так привязаны к своим псам, что могли выносить тяготы войны лишь благодаря их присутствию. В конце концов они стали воспринимать их как боевых товарищей, как свое второе «я». И уж если начистоту, то, несмотря на ваши провокационные высказывания, я намерен написать рапорт именно в таком ключе. Ведь, по сути, вы с вашим псом были товарищами по оружию. Если повернуть дело таким образом, я уверен, вас простят.

Морлак вскочил и резко отшвырнул сигарету к дальней стене камеры. Вид у него был разъяренный. Война, лишившая его способности выражать радость или удовольствие, явно усилила стремление выплеснуть гнев и даже ненависть. Для Лантье подобные реакции фронтовиков были не внове, но в данном случае для него этот взрыв стал совершенной неожиданностью, тем более что он не понимал, в чем дело.

– Я не хочу, чтобы вы писали об этом, понятно?! – выкрикнул Морлак. – Просто это неправда. Я под таким не подпишусь!

– Спокойно! Что это на вас нашло? – недовольно выдохнул следователь.

– Я сделал то, что сделал, вовсе не потому, что люблю своего пса. Даже наоборот.

– Вы его не любите?

– Да при чем тут люблю или нет. Говорю же вам, что не из-за пса это сделал.

– Тогда из-за кого?

– Из-за кого? Из-за вас, ну, для начальников, политиков, для спекулянтов, наживающихся на войне. Из-за всех кретинов, которые следуют за ними, из-за тех, кто посылает других на войну, а также тех, кто идет туда сам. Я сделал это из-за тех, кто верит во всю эту чушь: героизм! храбрость! патриотизм!..

Морлак вскочил. Простыня упала на пол, и так – в трусах и майке – он продолжал кричать, вперив в офицера сердитый взор. Это было нелепо, патетично и одновременно тревожно, поскольку казалось, что в гневе он может дойти до крайности и тогда никто и ничто его не удержит.

У опешившего Лантье сработала привычка отдавать приказы. Он резко захлопнул папку, встал и с властной интонацией, выдававшей старшего по званию, с превосходством человека, облаченного в мундир, над тем, кто наг, уверенно приказал:

– Морлак, успокойтесь! Вы слишком много на себя берете. Не злоупотребляйте моей добротой. Она имеет пределы.

– Вы хотели, чтобы я говорил, – я говорю.

– То, что вы говорите, недопустимо. Вы осложняете свою ситуацию. Вы не только усугубляете поступок, который привел вас сюда, на нары, вдобавок вы оскорбляете офицера, оскорбляете нацию.

– Вот как раз нации я многим пожертвовал. Это дает мне право высказать ей некоторые истины.

Он вовсе не был смущен. Несмотря на свой расхристанный вид, Морлак не уступал следователю, отвечая ему ударом на удар. Вот к чему привели четыре года войны: люди перестали бояться, они пережили столько ужасов, что уже никто не смог бы заставить их опустить глаза. Следователь счел, что не стоит продолжать дискуссию, подрывающую авторитет власти, которую он олицетворял.

– Старина, придите в себя. На сегодня закончим, – подытожил он.

Заслышав громкий спор, подоспел надзиратель. Дюжё просунулся в дверь, мрачно посмотрел на Морлака и вывел офицера из камеры, звякнув ключами в замке.

На улице вновь завыла собака.

Кабинет Лантье дю Гре располагался в самом центре Буржа, в построенном во времена Людовика XIV здании, которое местные называли казематом Конде. Он довольствовался этим в ожидании лучшего назначения. Жена и двое детей оставались в Париже, и он надеялся на перевод, который позволит ему воссоединиться с семьей.