Жан-Кристоф Руфен - Красный ошейник

Офицер повернулся к нему и устало произнес «вольно». Совершенно очевидно, что приезжий не собирался натягивать вожжи. Держался он естественно и, похоже, рассматривал уставные предписания как неизбежную дань армейской традиции. Взяв стул, он повернул его сиденьем к себе, уселся верхом и склонился над папкой с делом. Дюжё расслабился. Он охотно бы пропустил пару глотков, и, может, в такую жару тот, другой, был бы рад составить ему компанию. Но охранник отказался от этой мысли и только с усилием сглотнул слюну.

– Он здесь? – спросил следователь, кивнув на железную дверь, которая вела к камерам.

– Да, господин офицер.

– Сколько сейчас у вас заключенных?

– Один, господин офицер. Как кончилась война, здесь изрядно опустело…

Конечно, Дюжё повезло. Когда у тебя один арестант, это не жизнь, а малина. Все так, кабы не этот пес, что без умолку лаял перед тюрьмой.

Офицер вспотел. Он ловко расстегнул пару десятков пуговиц на мундире. Дюжё решил, что, перед тем как войти, он специально наглухо застегнулся, чтобы произвести впечатление. Следователю было лет тридцать, после войны у многих молодых людей на погонах красовались нашивки. Полагающиеся по уставу усы у него росли негусто и больше напоминали сползшие под нос полоски бровей. Глаза у него были голубые, со стальным, нерезким блеском, и явно близорукие. Из нагрудного кармана торчали очки в черепаховой оправе. Может, он не надел их из кокетства? Или хотел придать своему взгляду несколько неопределенное выражение, которое заставляет трепетать обвиняемых во время допроса? Достав клетчатый носовой платок, офицер отер лоб.

– Ваше имя, старший прапорщик?

– Дюжё Раймон.

– Воевали?

Дюжё выпрямился. Это шанс. Можно отыграть несколько очков, сгладить впечатление от внешнего вида и дать понять, что ему не доставляет удовольствия выполнять обязанности тюремного надзирателя.

– Конечно, господин офицер. Я был альпийским стрелком. Сейчас-то не видно, я состриг бородку… – И так как офицер не улыбнулся, Дюжё продолжал: – Дважды ранен. Первый раз в плечо на Марне и второй раз в живот под Верденом, при атаке на высоту возле деревни Мор-Ом. Именно поэтому после…

Офицер замахал рукой в знак того, что он понял и можно не продолжать.

– У вас есть его досье?

Дюжё бросился к секретеру, открыл крышку и протянул офицеру картонную папку. Она выглядела обманчиво толстой. В действительности в папке лежало всего два документа: протокол, составленный в полицейском участке, и военный билет арестованного. Следователь тотчас понял, что досье не содержит никаких новых для него данных. Он встал, и Дюжё тотчас потянулся к связке ключей. Но вместо того чтобы направиться к камерам, офицер повернулся к окну.

– Вам следовало бы его открыть, – сказал он, – здесь душно.

– Это из-за собаки, господин офицер.

Пес на солнцепеке не замолкал. Когда он переводил дух, язык его свисал, и было заметно, как тяжело он дышит.

– Как вы думаете, что это за порода? Похож на веймарскую легавую.

– При всем моем уважении, я бы сказал, что это скорее дворняга. Таких собак в здешних деревнях полным-полно. Их задача охранять стадо. Но для охоты тоже годятся.

Офицер как будто не слышал.

– А может, это даже пиренейская овчарка…

Дюжё счел за лучшее не возражать. Как же, аристократишка, страстный любитель псовой охоты, один из тех мелкопоместных дворян, чье высокомерие и некомпетентность стали причиной стольких неудач во время войны…

– Ладно, – устало прервал свои рассуждения офицер. – Идемте. Я хочу поговорить с обвиняемым.

– Будете беседовать с ним в камере или привести сюда?

Офицер покосился на окно. Лай не прекращался. В глубине здания его, по крайней мере, будет не так слышно.

– В камере, – ответил он.

Дюжё подхватил большое кольцо, на которое были нанизаны ключи. Когда он открыл дверь, ведущую к камерам, повеяло прохладой. Так могло бы пахнуть из погреба, если бы к этому запаху не примешивалась вонь немытого тела и экскрементов. Коридор освещался через арочный проем в дальнем конце, откуда во тьму капля за каплей просачивался холодный, молочно-белый свет. Когда-то это были старинные казармы; чтобы превратить их в тюрьму, на двери навесили прочные засовы. Камеры были пусты. Последняя дверь, в самом конце коридора, была заперта. И Дюжё отворил ее, гремя ключами и засовами: так нарочито шумит путник, чтобы отпугнуть змей. Потом впустил офицера.

На одной из двух железных коек, повернувшись к стене, лежал мужчина. Он не шелохнулся. Дюжё, усердствуя перед начальством, гаркнул: «Встать!» Но офицер знаком велел ему заткнуться и выйти. А сам присел на другую кровать и немного подождал. Казалось, он собирался с силами, но не как атлет перед выполнением упражнения, а как тот, кому предстоит неприятное дело, а он не уверен, достанет ли у него духу справиться с ним.