Если говорить о людях выживших и об их свидетельствах, мне хочется выделить из этого огромного устрашающего архива том, который заслуживает постоянного к нему обращения, – «Возвращение из ада» Антона Джилла. Это на редкость воодушевляющая сокровищница человеческих голосов, собранная и упорядоченная автором, который обладает и чутьем, и чувством такта. В сущности, эти воспоминания, эти драматические монологи способны придать новую форму нашему предположительному ответу на неизбежный вопрос: какими качествами нужно было обладать, чтобы выжить?
Обычно эти качества располагают в следующем порядке: удача; умение приспособляться – мгновенно и радикально; дар неприметности; единение с другим человеком или с группой людей; способность сохранять достоинство («люди, лишенные убеждений, ради которых стоит жить, – какой бы ни была природа этих убеждений, – как правило, гибнут», сколь бы яростно ни боролись они за жизнь); постоянно сохраняемая уверенность в своей невиновности (необходимость которой не один раз подчеркивается в «Архипелаге ГУЛАГ»); иммунитет к отчаянию и, опять-таки, удача.
Пообщавшись с персонажами книги Джилла, проникшись их стоицизмом, красноречием, афористической мудростью, чувством юмора, поэтичностью и присущей всем им высокой восприимчивостью, можно добавить к этому списку еще одно желательное качество. Решающий упрек идее нацизма состоит в том, что эти «недочеловеки» были, как выясняется, сливками человечества. А развитая, тонкая и чуткая чувствительность оказалась – не удивительно ли? – не помехой, но силой. Помимо почти единогласного неприятия мести (и полностью единогласного неприятия прощения), собранные в книге свидетельства обладают и еще одной общей чертой. Через все эти воспоминания красной нитью проходит чувство вины: мы спаслись, а кто-то более заслуживавший спасения, кто-то «лучший», чем мы, погиб. Но ведь это иллюзия, пусть и великодушная, – при всем должном уважении к кому бы то ни было, никого «лучше» вас попросту не было.
В книге он остался неназванным; однако теперь я обязан набрать на клавиатуре слова «Адольф Гитлер». Взятый в кавычки, он почему-то кажется в большей мере поддающимся истолкованию. Ни один из серьезных и видных историков не претендует на понимание этой фигуры, многие подчеркивают: не понимаем , а некоторые, такие как Алан Буллок, идут еще дальше и признаются во все сильнее одолевающем их замешательстве: «Гитлера я объяснить не могу. И не верю, что кто-нибудь сможет… Чем больше я узнаю о Гитлере, тем труднее мне найти для него объяснения». Мы очень многое знаем о «как» – как он делал то, что сделал, – но, похоже, не знаем почти ничего насчет «почему».
Высаженных в Аушвице из поезда в феврале 1944-го, раздетых, прогнанных через душ, обритых, получивших татуировки (номера), переодетых в наобум подобранное тряпье (и изнывавших от четырехдневной жажды) Примо Леви и его товарищей, итальянских заключенных, загнали в пустой барак и велели ждать. Дальше в этом прославленном месте его книги говорится:
…я замечаю за окном на расстоянии вытянутой руки великолепную сосульку, но только успеваю открыть окно и отломить ее, как откуда ни возьмись передо мной вырастает высокий крепкий немец и грубо вырывает у меня сосульку.
– Warum? – только и могу спросить я на своем плохом немецком.
– Hier ist kein Warum (здесь никаких почему), – отвечает он и кулаком отбрасывает меня внутрь барака [123] Примо Леви. Человек ли это? ( пер. Е. Дмитриевой ).
.
В Аушвице никаких «почему» не было. А имелись ли «почему» в голове Рейхсканцлера-Президента-Генералиссимуса? И если имелись, почему же нам не удается их отыскать?
Один выход из этого затруднения подразумевает эпистемологический отказ: ты не должен искать ответ. И эта заповедь может принимать различные формы (приводящие нас к тому, что именуется теологией Холокоста). В «Отрицании Гитлера», сочинении почти сверхъестественной проницательности и твердости, Рон Розенбаум проявляет симпатию к духовной привередливости Эмиля Факенхайма (автора, к примеру, «Условий человеческого состояния после Аушвица»), но спокойно высмеивает секулярного, уверенного в своей правоте Клода Ланцмана (создателя «Шоа»), который называет любые попытки объяснения «непристойными». Розенбаум склоняется, скорее, к приятию позиции Луи Михилса (написавшего мучительно интимные воспоминания «Доктор 117641»): «Da soll ein warum sein. («Должно быть “почему”»). Как сказал Розенбауму в Иерусалиме Иегуда Бауэр «я и хотел бы найти [почему], да, но не нашел. В принципе, Гитлер объясним, но это не значит, что его объяснение найдено» .
Читать дальше