Виржини Депант: Кинг-Конг-Теория

Я родилась в 69-м. Ходила в смешанную школу. Уже в подготовительном классе я поняла, что интеллектуальными способностями мальчики ничем не отличаются от девочек. Я носила короткие юбки, и никого в моей семье не заботило, что подумают об этом соседи. Я без лишних заморочек начала принимать противозачаточные таблетки в четырнадцать лет. Я начала трахаться, как только мне выпал шанс, это было очень кайфово, и теперь, двадцать лет спустя, могу сказать по этому поводу только одно: это было слишком круто для меня. Я ушла из дома в семнадцать лет, мне можно было жить одной, и ни у кого это не вызывало возражений. Я всегда знала, что буду работать, что не стану терпеть рядом с собой какого-нибудь мужика только потому, что он платит за квартиру. Я открыла счет в банке на свое имя, не осознавая, что принадлежу к первому поколению женщин, которым позволено делать это без согласия отца или мужа. Я поздно начала мастурбировать, хотя и знала, что это такое, из книг, которые говорили предельно ясно: если я себя трогаю, это не делает меня асоциальным чудовищем, и вообще это мое личное дело, что я делаю со своей пиздой. В моей постели побывала не одна сотня парней, но я не залетела, и на всякий пожарный я была в курсе, где можно сделать аборт, ни у кого не спрашивая разрешения и не рискуя своей шкурой. Я стала шлюхой, я ходила по городу на высоких каблуках и с глубоким вырезом и ни перед кем не отчитывалась, я обналичивала и тратила до последнего гроша все, что зарабатывала. Я путешествовала автостопом, меня изнасиловали, я продолжила стопить. Я написала свой первый роман, подписала его своим девичьим именем [3] Депант пишет именно о личном имени ( prénom ), а не о фамилии. Это уточнение можно толковать двояко: с одной стороны, именно по имени (а не по гендерно-нейтральной фамилии) ее роман опознавался как написанный женщиной; с другой – имя Виржини в прямом смысле девичье, так как восходит к латинскому virgo – «дева, девственница». и охренела от шквала упреков, обрушившегося на меня за то, что я позволила себе перейти все мыслимые и немыслимые границы. Женщины моего поколения – первые из тех, кому позволено жить без секса и при этом не в монастыре. Принудительный брак стал чем-то шокирующим. Супружеский долг перестал быть самоочевидным. Многие годы я находилась за тысячи километров от феминизма – не из-за отсутствия самосознания или солидарности, а потому что долгое время факт принадлежности к моему полу, по сути, никак особенно мне не мешал. Я хотела вести мужскую жизнь и вела ее. На самом деле феминистская революция все-таки произошла. Пора бы уже перестать втирать, что раньше мы жили лучше. Горизонты раздвинулись, мгновенно оказались освоены новые территории, и нам уже кажется, что мы владели ими всегда.

Не спорю, нынешняя Франция – это все еще не вожделенная Аркадия. Мы здесь не счастливы: ни женщины, ни мужчины. К уважению гендерных традиций это не имеет никакого отношения. Мы могли бы и дальше сидеть в передниках на кухне и рожать как заведенные – это все равно никак не предотвратило бы крах трудовых отношений, либерализма, христианства и экологического равновесия.

Женщины вокруг меня зарабатывают меньше мужчин, занимают более низкие должности и не видят проблемы в том, что их недооценивают, когда они пытаются что-либо предпринять. Есть какая-то служаночья гордость в том, чтобы идти вперед стреноженными и делать вид, будто это полезно, приятно или сексуально. Подобострастное удовольствие служить другим ступенькой. Мы боимся своей власти. За нами постоянно следят: мужчины, которые продолжают вмешиваться в наши дела и указывать, что для нас хорошо, а что плохо, но еще пристальнее – другие женщины, через семью, женские журналы, текущий дискурс. Свою силу нужно преуменьшать, ведь ее в женщинах никогда не ценят: «компетентная» все еще означает «мужественная».

Джоан Ривьер, психоаналитикесса начала ХХ века, пишет в 1927 году книгу «Женственность как маскарад». Она анализирует случай «промежуточной» женщины, то есть гетеросексуальной, но маскулинной, страдающей от того, что всякий раз, когда она высказывается на публике, ее охватывает дикий ужас, парализующий все ее способности и выражающийся в обсессивной и унизительной потребности привлекать внимание мужчин.

«В результате тщательного анализа было выявлено, что ее кокетство и томный взгляд ‹…› можно объяснить следующим образом: это бессознательная попытка развеять беспокойство, возникающее из-за страха мести со стороны фигуры Отца за проявление с ее стороны интеллектуальной доблести. Публичное проявление интеллектуальных способностей, а значит выражение успеха, – это своего рода демонстрация фаллоса Отца, которым она овладела в результате кастрации последнего. Такая демонстрация вызывала в ней дикий страх перед местью Отца. Очевидно, что готовность отдаться Отцу – это попытка защититься от его мести».