Мирза Мухаммат - Звездное поле = Йолдызлы басу

Одиннадцать детей – в чужих краях.
И если кто-то очень занедужит,
Моя душа томится, так и тужит,
И ваше горе – у меня в глазах.

Пусть далеко-далёко вы уже,
Пускай один из вас теперь в могиле –
Нет, никого я позабыть не в силе:
Вы живы, живы все в моей душе.

Не испугавшись, что мороз – трескучий,
Из той деревни дорогой – Курмаш –
Пришёл меня проведать ты, соскучась, –
Такый, братишка милый наш.

Тебе навстречу рук не протянула
И чай на стол сама не подала.
Ресницами я только лишь взмахнула –
Мол, вот такие у меня дела.

Такый, родной! О, как меня ты понял!
В свои взяв руки тонкие мои:
– Бог милостив, – сказал и очи поднял
Ты к небу. – Свой удел мы не кляли.

– Брат, девочкой утратила отца я.
Остался он за тридевять земель,
Нас в путь житейский не благословляя,
В краю далёком, где шумит метель.

Мы были беззащитны и гонимы,
Узнали, что такое неуют.
Но твой отец – и дядя мой любимый –
Сиротам дал в дому своём приют.

Совсем подросток хрупкий – твоя мама
Была к нам милосердна и добра.
Ах, душ сиротских выжило так мало:
Как ночь, стояла чёрная пора.

Глухие разговоры, пересуды,
Что дядя приютил детей врагов.
В нём столько милосердия откуда?
Ведь на такое лишь святой готов.

Ты так похож на дядю, брат мой милый:
Ты терпелив, с неправдой не знаком.
И у тебя, о брат, хватило силы
Из Курмаша прийти ко мне пешком.

Ресница каждая заиндевела,
И медь волос до срока побелела.

К моим губам ты хладно прикоснулся
Из мест родимых влагой ключевой –
В душе моей как бы родник проснулся…
Как ты похож на дядю, братец мой!

…У нас в округе родники иссякли,
Здесь воду из бетонной пьют трубы.
Но жив родник наш, братец мой, не так ли? –
Струя в большой реке моей судьбы.
Как там Курмаш?
Как сверстники все? Живы?
Ты говоришь, скончалась Марфуга?
Ну, где её наган? Где все порывы,
Когда шла на народ, как на врага?

Скот отнимала. Минарет мечети
Разрушить приказала на селе.
И были мужики за всё в ответе,
Дожив свой век на неродной земле.

И горьких, бедных семеро сирот –
Мы оказались у чужих ворот.

Семь месяцев просила горше, глуше,