Александр Лабрюфф - Хроники одной бензоколонки

Сколько литров в барреле? Сколько литров я продаю в день? Сколько я уже здесь работаю? Скажем, где-то литров 25 на клиента, около 100 литров в день, в среднем, тогда за 182 дня – учитывая, что в барреле 159 литров – я сбыл в сумме 455000 литров, или ровно 2 861 баррель.

Я являю собой фундамент современного общества. В каком-то смысле я – на вершине пирамиды мобильности: ключевая пружина глобализации (без меня глобализация – ничто).

Но вершина моя хрупка. Когда добыча падает, я порой чувствую, будто я уже часть древней истории.

И представляю, что если моя бензоколонка случайно взорвется, если я погибну на рабочем месте и лет через сто какой-то археолог найдет на раскопках фрагменты моего атлетического скелета, нетипичного черепа, мою золотую цепочку, оплавленную бензином и сталью, то он объявит меня национальным достоянием и я буду красоваться в музее первобытного искусства.

Ищу сигареты «Ред Эппл».

Чувство принадлежности к прошлому растет. Будто я – артефакт, последний динозавр углекислого мира, последний часовой (нефтехимической) эпохи, которую ждет скорый конец. Последний смотритель маяка, купавшегося в золоте (XX) века: в черном золоте.

Неизбежный закат ископаемого топлива оставит меня без работы ровно через полтора столетия.

Хоть моя заправка и расположилась на окружной трассе за городом, между гостиницей и заброшенной панелькой, это – центр мира. Место снабжения, проезда, передышки. Начало и конец пути: я на перекрестке дорог (на опушке возможностей?), и большую часть времени слежу за всем с меланхоличным равнодушием зомби. Но иногда – с ипохондрической серьезностью антрополога.

Со своего наблюдательного поста, общественной дежурной, я вижу, как он (мир) проходит передо мной, уезжает и возвращается, то взволнованный, то изможденный.

Втягивая и изрыгая чужие маршруты огромной воронкой, как черная дыра всевозможных путей, бессчетных и непостижимых, бензоколонка – это венец автодорожного свода. Его несущая ось.

Иногда мне и самому хочется уехать.

Моя мечта – перевестись на заправку в Техас. Я всегда грезил о бескрайних просторах.

В Техасе моя заправка стояла бы на краю пустыни, посреди пустоты, недалеко от Эль-Пасо или Шугар-Ленда. Я продавал бы гамбургеры и колотый лед циничным дальнобойщикам и усталым ковбоям.

Устав от местных аттракционов, шериф заходил бы иногда в бар при заправке, подышать прохладой из кондиционера. Передохнуть, выпить пива, сбежать от рутины, сыграть в дартс, расслабиться после дня, лишенного событий и смысла.

Вечером, на закате – 40 градусов в тени – я шел бы к мотелю El Rayo De Sol за заправкой, смотреть, как последний товарняк проезжает вдоль бесконечных труб нефтепровода и торчащих рядом ржавых останков машин. Чужак в Техасе.

Вытирая лоб, проклиная жару и сушь, прижимая к щеке ледяную банку мексиканского пива, я мечтал бы о дожде, о том, чтобы сменить обстановку: работать на заправке в парижском пригороде; уехать из этой бесплодной, постиндустриальной дыры.

Какой-то дедок топчется у прилавка, а я играю в шашки с моим другом Ньецлендом, в прошлом профессиональным теннисистом, ныне тренером. Он часто заходит повидаться: сыграть или поболтать о былых подвигах, о единственном своем профессиональном матче на турнире в Маниле, который до сих пор не может вспоминать спокойно, и о заботах частного тренера – его нового поприща в дорогих кварталах Парижа, обители избалованных подростков.

Снаружи льет как из ведра.

Я поглощен партией, напряжен (как будто на кривой доске решается вся моя жизнь) и машинально пожираю чипсы «Крейзи Крак», стараясь прогнать в голове все возможные ходы, предвидеть все бесчисленные комбинации. Снова сыграть на тупике? Или лучше позицию Маркиза? Каждый мой ход длится дольше минуты, и друг начинает нервничать.

Шум машины. Стук дверец. Жужжание третьей колонки. Тут на меня сваливается мальчик в сопровождении мамаши – она пришла платить за полный бак неэтилированного и пачку мармеладных крокодилов «Харибо», которую уже уминает ее отпрыск.

В итоге я играю «Бычий глаз».

Мальчик странно глазеет на нас и спрашивает, тыкая пальцем на доску:

– Мам, что это?

– Шашки, ничего интересного, похоже на «гуська», простенькая игра, ты уже перерос, не то что шахматы.

Ньецленд поднимает голову:

– Что?