Тем временем у новой Джейни, той, что остановилась перед рядом торговых автоматов, напрочь пропал аппетит, хотя в медленном и неудобном автобусе она почти ничего не ела (теперь-то она призналась себе, что автобус был неудобным, а в дороге все постила фотографии сараев, сена, домов, дорожных знаков с названиями населенных пунктов и численностью населения и сопровождала их рожицами, выражающими восторг, смех, удивление, озарение и другие эмоции, которые она в тот момент то ли испытывала, то ли нет), это были торговые автоматы с плоскими бутербродами, втиснутыми в пластиковые ячейки, и с пачками сигарет, которые выталкивает наружу спиральный держатель. Боже. Подхватила сумку и вышла наружу, в весеннюю вечернюю прохладу.
Джейни было пятнадцать лет, и пять дней назад она узнала, где все эти долбаные годы пропадал ее отец. Мать вечно втюхивала ей древнюю историю про банк спермы, и Джейни верила, хотя как вообще можно было поверить в такую тупую хрень? Ведь был же момент, когда она подросла и научилась считать, так чего бы ей было тогда не сообразить, что она никак не могла появиться из пробирки? Какая женщина впадет в отчаяние и ляжет под спринцовку в восемнадцать лет – главный возраст любви и абортов? Но Джейни ей поверила и всю жизнь мечтала об отце. А в день пятнадцатилетия мать усадила ее и сказала, что Джейни уже достаточно взрослая, чтобы узнать: ее отец жив-здоров и находится там же, где мать Джейни его оставила, когда беременной сбежала в Нью-Йорк, чтобы дать будущей дочери лучшую жизнь, а оставила она его в Южной Айове – бесцветном краю стоянок грузовых автомобилей, переполненных тюрем и монокультурного земледелия. Джейни повезло, что она всего этого никогда не видела. Мать добавила, что только вот не надо теперь развивать в себе в связи с этим изнуряющие психологические комплексы, которые отравят ей всю дальнейшую жизнь. Джейни уже достаточно взрослая, чтобы принять осознанное решение о встрече с отцом и о посещении города, в котором ее зачали. Мать сама отвезет ее туда, когда учебный год закончится.
Другими словами, мать ( сука! ) ей врала .
Учебный год заканчивался только через месяц, и никто не имеет права так долго не давать дочери увидеться с родным отцом. Уж не говоря про пятнадцать лет и сколько там еще дней.
Джейни шла по городу, по Центральной улице с ее поддельными старинными фонарями и закрытыми магазинами, хотя было еще только семь. Она взвалила сумку на плечо, как грабитель, и следовала мерцающей карте в телефоне. Нужный адрес обнаружился позади домов и торжественных нарядных лужаек, в одном из двух идентичных многоквартирных зданий из унылого серого кирпича. Домофона не было, поэтому она просто поднялась по лестнице к двери номер 209 и постучалась. “Эгегей! – позвала она смешным не своим голосом, чтобы было не очень заметно, как он дрожит. – Пивка не найдется?” Вообще-то она была не из тех, кто любит глупые шуточки, но вот пожалуйста. Она быстро поправила волосы.
Прежняя Джейни (лента дороги связывала их как веревка с двумя консервными банками или как игра в испорченный телефон: передаваемые сообщения искажались, почти лишались смысла, рассыпались в труху) сейчас, наверное, уже вернулась в Бруклин, говорит, что сегодня не ее очередь мыть посуду. Мать прежней Джейни, наверное, сидит перед компьютером и говорит, что мыть посуду всегда ее очередь. Мать новой Джейни как раз в этот момент звонила ей по телефону. Джейни услышала, как завибрировало в сумке. И тут же увидела, как поворачивается ручка на двери 209. Замок щелкнул, и за секунду, пролетевшую между щелчком и появлением отца, новая Джейни почувствовала, как откуда-то из самых глубин ее естества взметнулась надежда, отчаянное желание, такое знакомое и задавленное, боль прежней Джейни.
Она отшатнулась, увидев в дверях испуганное лицо. Спешно растянула рот в улыбке.
– Сюрприз! – воскликнула она, разведя руки в стороны. – У вас девочка.
Кожа у него была белая, как у Фреда Флинтстоуна, а мощными плечами и осанкой он напоминал быка.
Джейни услышала, как он (ее отец?) сказал:
– Ты рано.
Она притворно надула губы.
– Надо было дождаться тридцатилетия?
Новая Джейни улыбнулась с напускной отвагой прежней Джейни (той Джейни, которой хватило смелости отослать новую Джейни из дома, собрать сумку, пока мать на работе, помахать на прощанье из окна) и шагнула в квартиру.
Джейни сидела на одном конце дивана. Отец – на другом. Она чувствовала себя нелепо женственной, даже в своей далеко не девчачьей одежде: казалось, сама женственность кровью просочилась в эту смертельно-мужскую квартиру. Они разговаривали, вот так:
Читать дальше