Деб Олин Анферт - Птичник № 8

– Авария? – переспросила Джейни.

Мама погибла. Во второй машине никто не пострадал.

Так что домой Джейни в тот день и в самом деле полетела, только не так, как рассчитывала. Отец довез ее до аэропорта на машине, бормоча слова соболезнований, которых она не слышала из-за рева мотора, только видела краем глаза, как шевелятся ненавистные губы. Отец провел ее через пункт досмотра, сунул несколько двадцаток на такси, когда приземлится, деньги она бросила в мусорное ведро в женском туалете, потому что не хотела от этого человека ничего. Отсидела поминки, похороны. Люди ставили перед ней тарелки с едой и потом убирали. Попадали в поле ее зрения, касались плеча, пристально вглядывались в глаза, двигали губами. Она и две недели спустя по-прежнему была все в той же глубокой заморозке, даже не начинала оттаивать, когда служба опеки развернула ее и отправила прямиком обратно – к отцу. Ведь он, в конце концов, был ей отцом и сказал, что возьмет ее. В момент аварии она жила у него (именно этот факт оказался роковым: она жила у него), и она согласилась, пришлось согласиться, потому что больше никаких родных у нее не было. В завещании матери в качестве опекуна была указана бабушка Джейни, но она жила в доме престарелых, и Джейни проведывала ее там два раза в год. Кроме нее было еще несколько дальних родственников в Мексике, которых Джейни никогда не видела, и почему же мама никогда не ездила туда, чтобы познакомиться с ними поближе? В общем, она полетела обратно, едва живая, едва способная произнести хоть слово. Что делать с учебой, ни она, ни отец не знали, так что она просто никуда не пошла. В деревенскую школу со здешними румяными детишками она бы записалась, только если бы ее туда затащили силой. И вот пришла социальный работник и затащила ее туда силой. Отец записал Джейни в местный одиннадцатый класс.

Первые пару лет Джейни была так раздавлена горем, чувством вины и ощущением безвыходности своего положения, что из состояния онемелости выходила не иначе как взорвавшись. Ее задача была как можно больше отсутствовать дома – точь-в-точь как делал отец. Но что еще ей оставалось?

Вообще-то было что-то несправедливое в том, что за одну нелепую детскую ошибку, которую она совершила в пятнадцать лет и которую мог совершить любой на ее месте, ей придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Ведь понятно, что, останься она в Нью-Йорке, никто бы не смог отправить ее жить с отцом, которого она никогда в жизни не видела, который никогда не пытался с ней связаться, никогда не платил матери алиментов. В таком случае ее бы, конечно, повесили на одну из маминых подруг. Многие совершают глупости в пятнадцать лет, и ничего. Остаются на второй год или отправляются работать на зимних каникулах, чтобы расплатиться за то, что сломали, украли или разбили, или же месяц сидят под домашним арестом по выходным, а некоторых отправляют в рехаб. Но ее ошибка оказалась поистине катастрофической.

Именно осознание этой ошибки заставило Джейни придумать игру – ну, некое подобие игры. Она стала часто думать про прежнюю Джейни, ту, изначальную, и про то, как она продолжает жить вместе с мамой, – это была та версия жизни, в которой она не убежала, а значит, мама в тот день не оказалась в машине (теоретически такое было возможно) и значит, осталась жива, и у них все было по-прежнему, и в их отношениях, и вообще. Что-то там поделывает сейчас та, старая, настоящая Джейни?

Она размышляла об этом в новой школе, где учителя заунывно объясняли материал по заунывным учебникам, но прежняя Джейни эти уравнения прошла еще два года назад и к тому же новой Джейни школа была пофигу. У новой Джейни был длиннющий список того, что было ей отныне пофигу: дискуссионный клуб, шахматный клуб, вообще любые клубы и все подряд ученики, а также спорт каких угодно видов, поступление в колледж и будущее в целом. Учителя отстали от нее после первого же месяца, одноклассники – после второго. Постепенно ее печальная судьба стала известна всем, и школа расступилась перед ней. Меченная смертью, клейменная городом, латиноамериканка лишь на четверть, но в то же время толком и не белая. Возможно, приложи она усилие, ей бы нашлось здесь место, но она ничего для этого не делала. По коридорам она ходила будто в воздушном пузыре и сразу же ныряла на задние ряды. С девственностью покончила рано и без долгих церемоний (в шестнадцать лет и четыре месяца с сотрудником продуктового магазина). Тем временем старая, подлинная Джейни продолжала учиться в своей подлинной школе в окружении добрых друзей – тех добрых друзей, которые первое время писали новой Джейни каждый день, но потом стали писать все реже, по мере того как и сама Джейни писала им все реже, и не прошло и года, как переписка совсем прекратилась, потому что ни та, ни другая сторона толком не знала, о чем писать.