Анне Провост - Падение

Женщина за регистрационной стойкой скользит по мне взглядом и тут же возвращается к клавиатуре компьютера. Я молчу.

– Фамилия? – нетерпеливо спрашивает она.

– Лукас Бень, – отвечаю я быстро и чуть испуганно.

Она нажимает пару клавиш и, нахмурившись, изучает появившийся на экране список.

– Такого нет, – говорит она отрывисто. – И даже не было. Может, тебе в родильное отделение? Лукас – новорожденный?

– Нет.

Я жадно хватаю ртом воздух и оглядываюсь. Вокруг группками стоят посетители с цветами в руках. Знакомых среди них я не вижу, но уверен, что многие обо всем читали. Поскольку делать им нечего, кроме как ждать, пока я отойду в сторону, они пялятся на меня. Я засовываю руки в карманы, чтобы спрятать бинты.

– Может, Медоуз? – говорю я так тихо, что приходится повторить. Звук «д» глухо отскакивает от моего пересохшего нёба.

– Кейтлин Роуз? – уточняет она, не поднимая глаз.

Ко мне поворачиваются еще несколько голов. Я переступаю с ноги на ногу и наклоняюсь к стойке, делая вид, что меня чрезвычайно интересует буклет с тарифами на здешние палаты. Регистраторша постукивает ручкой по экрану.

– Ты не в курсе последних новостей. Мадемуазель Медоуз уехала сегодня утром. Ее отпустили на выходные.

– Вот как! – изображаю я удивление. – Уехала? В каком же отделении она лежала?

Я пытаюсь разглядеть номер ее палаты, но шрифт слишком мелкий.

– В ортопедии, на третьем этаже, но сейчас ее там нет, это точно.

Я благодарю регистраторшу, но она уже не слышит меня, а смотрит на стоявшего за мной.

– Фамилия? – спрашивает она.

Я поворачиваюсь и иду к лифту в конце коридора.

В лифте я чувствую собственный запах. Металлические двери причудливо искажают отражение. В длинном коридоре за открывшимися дверями пусто. И все же повсюду ощущается чье-то присутствие. Двери палат распахнуты, из многих доносится бормотание телевизора. Прохожу и мельком замечаю обращенные ко мне лица; чаще это пожилые люди, кожа у них бледная, точно свет, пробивающийся сквозь тонкие занавески, но есть и пара девушек – ровесниц Кейтлин, с длинными черными волосами и глубоко посаженными глазами.

За спиной слышится скрип – это в коридор выворачивает тележка. Деревянные сабо медсестры, которая ее катит, клацают по шахматной плитке, и с каждым шагом десятки пузырьков стукаются друг о дружку. Она вот-вот войдет в одну из палат, и я машу рукой.

– Кейтлин Медоуз? – подхожу я к ней.

Лицо у медсестры странного цвета, веки и лоб покрасневшие, словно ей постепенно передаются болезни ее подопечных. Форма надета на голое тело.

– Ее отпустили на выходные.

– Вы за ней ухаживали?

– А ты кто такой? Кавалер, что ли?

– Двоюродный брат, – находчиво вру я. – Я только с каникул вернулся. Думал ее здесь найти.

– Она уехала утром.

– Как она себя чувствует? – Я преграждаю медсестре путь и тут же, осознав свою навязчивость, делаю шаг назад. – Ей очень больно?

– Ох! – вздыхает медсестра. – Ей выписали обезболивающее. Но дело не в боли.

Она сортирует пузырьки на тележке по цвету крышечек.

Я киваю, словно знаю обо всем не понаслышке.

– Дело, конечно, в шоке, – говорю я с понимающим видом.

– Кейтлин знает, что жаловаться ей грех. Она могла погибнуть.

– Она могла погибнуть, – повторяю я.

Из палаты выходит другая медсестра. Она повыше ростом, форма на ней не белая, а голубая. Волосы стянуты в узел на затылке, на ногах такие же сабо, как у первой, в руках небольшой поднос. Она подходит к нам. Поначалу она вроде бы не замечает меня, но потом глядит мне прямо в глаза и спрашивает:

– А ты разве не тот парень, что?..

Первая медсестра, в белом, смотрит на меня так, будто ветер внезапно переменился, и вот она меня учуяла.

– Точно! – восклицает она. – Я твою фотографию в газете видела. Никакой ты не двоюродный брат! Ты ее парень… Лукас Бень, верно?

Она хватает меня за руку и жмет ее.

– Ее, конечно, мучают фантомные боли, – сообщает она почти шепотом, словно в этом есть что-то неприличное. – Знаешь, когда ноги больше нет, но постоянная боль в суставах. Это все перерезанные нервы. Они продолжают передавать сигналы в мозг, а мозг-то, понятное дело, не знает, что ступня… отпилена, – на последнем слове она спотыкается.

Высокая медсестра опускает глаза, но тут же словно вспоминает что-то важное:

– Вообще-то ты пораньше должен был прийти, я считаю. Сколько прошло времени? Недели три-четыре?

Белая кивает. Внезапно они начинают говорить быстро и наперебой, их голоса становятся все пронзительнее.