Мария Миняйло - Четыре оттенка счастья

Саша не мог этого объяснить. Поэтому все считали его шизиком. Кроме меня. И хотя он был странным, с ним реально можно было поговорить. В моем понимании он был нормальным, таким как надо.

С логикой у меня и в дальнейшем были проблемы. Помню, как-то в школьном коридоре повесили газету для младшеклассников, которая называлась «Детям обо всем на свете». Там были загадки. Одна из них была такой: «Аист, стоя на одной ноге, весит 3 кг. Сколько будет весить аист, стоя на двух ногах?»

Всю перемену я стоял, уставившись в газету, и ломал голову над загадкой, сколько же будет весить аист. Помню, я что-то высчитывал, прибавлял, отнимал, пока наша заучка Лерка не открыла мне глаза на правду. Вот тогда я действительно почувствовал себя идиотом. На вопрос мамы, почему я так долго думал, я ответил просто. Ведь когда ты стоишь на двух ногах, тело статично и не движется, а стоя на одной ноге есть вероятность, что ты немного покачиваешься и тем самым распределяешь вес непропорционально. Мама улыбалась.

Я очень не хотел переходить в пятый класс. Не потому, что не любил учиться, а потому, что с ужасом осознавал всю плачевность своего логического мышления. Но в пятый класс пришлось переходить. Тут было без вариантов. Меня одолевал дикий ужас, а Сашке было наплевать. Он все так же разливал по полу сок и скручивал ручки.

Зато в пятом классе у нас с Сашкой появился друг. В отличие от нас, Олег был балбесом и задирой. Мыслил узко и примитивно... как, в целом, и все 10-летние дети. Он тоже считал нас идиотами, до того дня, когда я вступился за него. Олег с кем-то подрался. Вернее, он кого-то побил. И все ополчились против него. А мне было его жаль, и когда на уроке было разбирательство, я попросил слово. Основной мыслью моей долгой речи было то, что нельзя судить человека (даже за нанесение тяжелых телесных повреждений), не узнав причину его поведения. Я считал, что у Олега была причина так побить того мальчика. Сашка со мной согласился. Классная руководитель нас полюбила, Олега оправдали. Он стал нашим другом. Мама меня похвалила. Я собой гордился.

Олег мечтал стать археологом (хотя с трудом произносил это слово), Сашке было все равно, а я тогда уже четко решил, что стану либо пожарным, либо переводчиком. Я уважал пожарных и восхищался их самоотверженностью. Тогда, в 10 лет, мне казалось таким нереальным, что люди, идя на работу, осознают, что могут уже не вернуться домой. А переводчик – это круто. Мне всегда казалось, что это круто...

Со временем вопрос выбора стал для меня настоящей проблемой. Мама, конечно, больше склонялась к идее переводчика. Но и про пожарных я не мог забыть. Поэтому к концу пятого класса я окончательно решил, что буду учиться и на пожарного, и на переводчика. А там уже будет видно...

II

Однажды летом мы с мамой и бабушкой поехали на Западную Украину. Эту поездку я никогда не забуду. Бабушка очень хотела попасть в какой-то женский монастырь. И мы туда попали. Меня ровным счетом ничего не интересовало, я просто тихо бродил за мамой и рассматривал серые стены унылых коридоров. Потом мама с бабушкой куда-то ушли, оставив меня в мрачном коридоре. Я ждал их. Потом мне стало скучно, и я решил немного прогуляться. Отовсюду веяло скукой и тоской. Пока я не увидел картину. На серой стене висела красочная картина. Единственное цветное пятно во всем монастыре. Это была картина Страшного Суда.

Когда мы уже возвращались домой, я понял: «Мы все обречены»... после этого я поверил в Бога и утвердился в мысли, что попаду в ад. Составив на тетрадном листке список своих грехов, я понял, что искупить их не успею, даже если буду стараться всю жизнь, поэтому дорога одна... в ад. Каждую ночь я, засыпая, мысленно обращался к Богу и просил его быть милостивым. Я читал молитвы, носил крестик... старался быть хорошим. Я не хотел в ад.

Но еще больше я не хотел, чтобы в ад попал мой папа. А он должен был точно туда попасть. Я это знал. По крайне мере потому, что он сквернословил, а сквернословить – это грех. Я просил Бога его пощадить, умолял простить. Но папа упорно делал все, чтобы свести на нет все мои старания. А потом папа выкинул мой молитвенник в окно. Он, как обычно, ругался, что-то в сердцах рассказывая маме. Я сидел за столом, перемешивая ложкой гороховый суп. Я не мог есть, даже думать о еде не было сил, потому что папа грешил. Поэтому я начал шептать: «Господи прости, Господи прости...» Папу это разозлило, и он выкинул мой молитвенник, а с ним и мой крестик, и иконку, и все, что было так дорого сердцу. А я упал на колени и кричал: «Господи, прости его! Он не ведает, что творит! Это от дьявола!». Папа был в ужасе. Мне запретили даже думать о Боге и убедили, что его не существует. Было грустно это осознавать. Но радовало то, что в ад я таки не попаду. Мама улыбалась.