Дженнифер Робсон - Самая темная ночь

Отец счастливо вздохнул, когда Антонина сунула теплую глиняную бутылку ему под ноги и стаканчик виноградной водки – в руки.

– Благодарю. За это и за твою помощь с ночным вызовом. – Он отпил граппы, не сводя с дочери пристального взгляда. – Что скажешь о синьоре Меле? Какой диагноз ты бы поставила?

– Застойная сердечная недостаточность.

– Да. Поэтому я и посоветовал ей переехать в дом призрения.

– Но дочь ведь может забрать ее к себе.

– Та, которая в Болонье? Сомневаюсь. Могу предположить, что она сошлется на дальний переезд, или на нехватку денег, или на то и другое, и в итоге синьора Меле все равно окажется в доме призрения. Если бы дочь действительно хотела помочь, она бы давным-давно позаботилась о матери.

– Я стану навещать не только маму, но и синьору Меле, – пообещала Антонина. – Ей будет легче.

– Безусловно, легче и безопаснее, чем в пустой квартире в полном одиночестве. Однако я сомневаюсь, что синьоре Меле осталось больше полугода при ее сердечной недостаточности.

От того, как папа это сказал – напрямик и с такой уверенностью, – у Антонины заныло в груди.

– А мочегонное ей не поможет?

– Нет, учитывая, что ее сердце слабеет слишком быстро. От такого лечения она будет чувствовать себя еще беспомощнее.

– Что за настой ты ей дал?

– Малую дозу наперстянки. Как я сказал, тебе завтра утром надо будет к ней зайти с новой порцией, а потом еще после ужина. Это немножко поможет.

– Но недостаточно, чтобы она смогла нормально жить дома?

– Да. А эта маленькая бутылочка – все, что у меня есть, и я сомневаюсь, что удастся раздобыть еще.

– Значит, мы не можем ничего сделать? – спросила Антонина дрогнувшим голосом – тревожно было видеть отца, настолько смирившегося с горькой участью пациентки.

– Нет, не можем. Все бесполезно. Будем навещать ее, проявлять участие, предлагать помощь. Это лучше, чем ничего. И проследим за тем, чтобы ее со всеми предосторожностями перевезли в дом призрения.

– Я бы хотела, чтобы мы сделали для нее больше, – взволнованно сказала Антонина.

– Это повторяет как заклинание каждый достойный врач каждый свой рабочий день.

– Наверное. Только вот…

Папа ждал, когда она закончит мысль, хотя Антонина не сомневалась – он и так уже знает, что она собирается сказать.

– Нельзя заниматься медициной вот так, украдкой, будто ты преступник. Пробираться в темноте к пациентам с пустыми руками, зная, что тебе нечего им предложить, кроме собственного внимания и сочувствия.

– Согласен. Но постараться сделать что-то большее – значит, навлечь на себя угрозу ареста. А попав в лагерь, я уже ничем не сумею помочь своим пациентам.

Отец был прав, разумеется прав, но от этого знания становилось еще больнее. Что им остается – неужели сложить руки и безропотно камнем пойти на дно?

– Мы ведь можем уехать, – сказала Антонина. – Можем найти способ перебраться в Испанию. Или перейти швейцарскую границу…

– Я думаю об этом постоянно, – горько отозвался отец. – Но не могу представить, как мы обеспечим безопасное путешествие твоей маме. Швейцарцы наверняка не пропустят нас через официальные пограничные пункты, по крайней мере, когда увидят, в каком она состоянии.

– Тогда в Испанию…

– Нет. Испанцы нам тоже не обрадуются, а добираться по морю будет слишком опасно.

– Тогда мы тайно пересечем границу. Наймем проводника и помощников, которые будут маму нести. Она же теперь легкая как пушинка.

– Нет, это слишком большой риск. Ты ведь и сама слышала, что люди рассказывают. Беженцы платят за безопасный переход через границу, а их сдают фашистам.

– Но у тебя ведь повсюду есть друзья, ты можешь попросить у них помощи, – взмолилась Антонина.

– И тем самым поставить под угрозу их жизнь? Я ни к кому не решусь обратиться с подобной просьбой.

Отец устремил взгляд поверх ее плеча, и Антонине не нужно было оборачиваться – она и так знала, что привлекло его внимание. Это была фотография: они втроем, в день ее восемнадцатилетия, весной 1938 года, незадолго до маминой болезни и принятия расовых законов, перечеркнувших почти все, что было важно. С тех пор прошло всего несколько лет, но казалось, от того дня их отделяют века.

– Папа…

– Да? – Теперь он снова посмотрел на нее, и она увидела в его глазах отсутствие надежды. Это продолжалось всего мгновение, один удар сердца – и папа моргнул, попытался улыбнуться, но Антонина успела прочитать его мысли, и он всё понял.