Рафаэль Жермен - Ежевичная водка для разбитого сердца

– Я вовсе не жду тебя несколько часов, – сказала я, когда мы были на третьем этаже.

– Все нормально, – выдохнул Максим.

– Я заходила раньше, но сразу ушла, и…

Я замолчала – ситуация и без того была слишком абсурдна, чтобы усугублять ее объяснениями. Мы поставили корзину и сумку у двери мадам Перрейра и спустились на этаж Максима. Соседка, пыхтевшая, как паровоз, была еще на третьем.

– Мы поставили ваши сумки у двери! – крикнул ей Максим.

– Спасибо… миленький!.. У твоей… подружки… есть… для тебя подарочек…

Максим посмотрел на меня, и я сделала знак, что потом все объясню.

– Ладно… и до свидания, кстати! Берегите себя! Увидимся через три недели! – крикнул Максим, перегнувшись через перила.

Мадам Перрейра, надолго застрявшая между этажами и тяжело отдувавшаяся, только помахала нам пухлой рукой. Я помахала в ответ и вошла вслед за Максимом в квартиру. Сердце колотилось так, что едва не выскакивало из груди, и было только одно желание – броситься ему на шею, тысячу раз сказать «люблю» и десять тысяч «прости». Но я молчала и тупо шла за ним.

Он бросил ключи на заваленный бумагами столик и сделал мне знак идти в спальню. Только когда мы вошли в большую захламленную комнату, которую выглянувшее солнце заливало светом, он повернулся ко мне.

– Так, – сказал он. – Что происходит?

Тон был не враждебный, но близкий к тому. Я, должно быть, обидела его куда сильнее, чем думала, – теперь мне это было ясно. Я не хотела понимать все последние недели, до какой степени была злой.

Я тяжело дышала – из-за подъема по лестнице с сумками мадам Перрейра, но еще больше из-за своего смятения. С этим надо кончать, сказала я себе. И бросилась в омут:

– Ну, во-первых, я… я некрасиво себя повела, когда мы в последний раз виделись.

– Да.

Он начал собирать чемодан, наобум швыряя в него, как я и предполагала, тенниски и брюки.

– Вообще-то я была просто… дрянью.

– Да.

– И дурой.

– Да.

– И я… мне очень жаль.

Он ничего не сказал.

– Я еще и струсила. Я часто трушу.

Максим поднял на меня глаза, как будто я наконец чем-то привлекла его внимание.

– Я боюсь в жизни тысячи вещей, и я еще… я еще не научилась справляться с этими страхами, не быть дрянью и тряпкой. Ну вот, и когда ты мне сказал, что я не этого хочу, что это неправда, что я хочу, чтобы кто-то обо мне заботился и чтобы меня оставили в покое, я действительно очень, очень испугалась, потому что это правда, и если я это признаю, то у меня не будет больше оправданий, чтобы сидеть и ждать, когда со мной что-то произойдет.

Максим, глядя на меня, слегка поднял брови.

– О’кей, – сказал он. – Fair enough. Ты пришла, чтобы сказать мне это?

– Нет. Это я просила у тебя прощения. Хотя опять говоря о себе.

На его лице появилась тень улыбки.

– Нет, я пришла, – продолжала я, – потому что… – я вздохнула. – Потому что я поняла, что совершила ошибку.

– Что?

– Ошибку.

Максим остановился. В руке у него были две пары носков.

– Постой, что ты такое говоришь?

– Я совершила ошибку. Мой «бывший» вернулся, и… я так его ждала, что решила, будто это действительно все, что мне нужно в жизни, но это не так.

Я могла бы еще долго заниматься самобичеванием – я и злюка, я и дура, я и последняя дрянь, – но вспомнила вполне оправданное раздражение Максима, когда несколько недель назад я жалким образом попыталась взвалить на себя несуществующую вину, потому что мне было легче грызть себя, чем действовать. Максим, все еще держа две пары носков, смотрел на меня и ничего не говорил. Он вполне мог бы спросить меня, если на то пошло, каким боком это прозрение касается его ( именно так поступила бы я), но даже при таких обстоятельствах он держал марку.

– И я знаю, что… слишком многого хочу, – продолжала я, – но если бы… если бы ты захотел… если бы ты мог… дать мне еще один шанс.

Я закатила глаза, чтобы не расплакаться, и подвигала ногами, которых не чувствовала, чтобы убедиться, что они меня еще держат.

– Опомниться не могу, – сказал наконец Максим.

– Я понимаю.

– Не уверен, что ты понимаешь, Женевьева. Если ты не забыла, все это время, что мы с тобой виделись, я ничего от тебя не требовал. Разве что немного уважения. Потом явился твой «бывший», и ты вернулась к нему, все правильно. Я не могу осуждать тебя за это, но, Женевьева, я что-то не понимаю, что происходит у тебя в голове, но…

– Происходит то, что я поняла: мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. И ты умный, и чуткий, и человечный, и… Я не знала, – выдавила я из себя, – что это может быть так просто.