У. Кеннет Холдич[6] Уильям Кеннет Холдич (р. 1933) – американский преподаватель, литературовед и новоорлеанский краевед, специалист по творчеству Теннесси Уильямса.
,
Новый Орлеан, ЛуизианаВ поезде я первый раз. На этом диванчике сижу часа два или три. Мне не видно, что проезжаем. Уже темно, но когда поезд отправлялся, солнце только начинало садиться, и я видел красные и коричневые листья и буреющую траву по всему склону.
Чем дальше поезд от дома, тем мне чуточку лучше. Зуд, бегавший вверх и вниз у меня по ногам изнутри, прекращается, а ступни сейчас такие, как будто они по правде при мне, а не две холодные штуки, отдельные от моего остального тела. Я больше не боюсь.
По проходу идет цветной дядька. Он щелчками выключает все лампочки над сиденьями. Остался только красный огонек в конце вагона, и мне жалко, что около моего диванчика больше не светло, потому что в темноте я начинаю слишком много думать о том, что́ осталось в доме. Отопление, наверное, тоже выключили. Здесь холодно. Жалко, что у меня нет одеяла набросить на колени и накрыть чем-нибудь это сиденье, чтобы плюш мне загривок не царапал.
Если бы снаружи стоял день, мне было б видно, где я. Никогда в жизни еще я не бывал так далеко от дома. Наверняка мы уже уехали миль на двести. Если ничего не видно, приходится слушать щелк-щелк-щелк поезда. Иногда мне слышно гудок далеко впереди. Слышал-то я его много раз, но раньше ни разу не думал, что буду с ним ехать. Да и не против я щелчков этих. Как будто дождь по жестяной крыше ночью, когда все тихо и недвижно, а раздается лишь дождь и еще гром.
Но у меня свой поезд был. Игрушечный, мне его подарили на Рождество в три года. Папка тогда работал на фабрике, и мы жили в белом домике в городке – у того дома была настоящая крыша, под которой можно спать, если дождь, а не жестяная, как в том месте на горке, которая еще и протекала через дырки от гвоздей.
На то Рождество к нам люди в гости приходили. У нас в доме всегда бывали люди – приходили, дуя себе на руки и потирая их, стряхивали свои пальто, как будто снаружи снег. Только снега не было. В том-то году. Но люди были славные, приносили мне всякое. Помню, проповедник дал мне книжку с библейскими рассказами. Но это скорее всего потому, что мать и отец тогда взносы в церковь платили, их имена были в списках, и оба они ходили на взрослые занятия каждое воскресенье в девять, а по средам в семь на собрания. Я был в дошкольной игровой группе, только мы там никогда не играли, хоть в названии и сказано. Приходилось слушать истории – их нам какая-то старуха читала из книжки для больших, а мы их не понимали.
Мама в том году, когда мне достался поезд, была очень гостеприимная. Всем доставалось ее кекса с цукатами, которым она гордилась. Она говорила, что это по старому семейному рецепту, но я потом узнал, что кекс ей присылали почтовым заказом из какой-то компании в Висконсине, которая называлась «Компания “Старинная английская пекарня”». Обнаружил я это, когда научился читать и увидел в почте несколько Рождеств спустя, когда никто к нам не пришел, и есть его оказалось надо самим нам. Только никто так и не узнал, что она не сама его пекла, – только я, да Мама, да, может, еще человек на почте, но он глухонемой и рассказать никому бы не сумел.
Не помню, чтобы в то Рождество приходили дети моего возраста. Вообще-то никаких детей моего возраста у нас вокруг и не жило. После того как Рождество закончилось, я сидел дома и играл с поездом. На улице было слишком холодно, а где-то в январе пошел снег. Сильные снегопады в том году были, хотя все думали, они вообще не начнутся.
Той весной приехала с нами жить Мамина Тетя Мэй. Она была крупной, но не толстой, и лет шестидесяти, а приехала она откуда-то, где есть ночные клубы, не у нас в штате. Я спросил у Мамы, почему волосы у нее самой не блестящие и желтые, как у Тети Мэй, а Мама ответила, что некоторым просто везет, и мне ее стало жалко.
После поезда я лучше всего помню Тетю Мэй. От нее так крепко пахло духами, что иногда и близко не подойдешь, в носу начинает щипать, а воздуху не хватает. Я никого раньше не видел с такими волосами и одеждой, и иногда просто сидел и смотрел на нее.
Когда мне исполнилось четыре, Мама устроила праздник для нескольких жен фабричных рабочих, и Тетя Мэй вошла в общую комнату посреди праздника в платье, которое показывало почти весь ее перед, кроме сосков, а их, как я знал, нельзя показывать ни в коем случае. Вскоре после этого праздник и закончился, и пока я сидел на крыльце – слышал, как женщины, уходя, разговаривают друг с дружкой. Они называли Тетю Мэй по-всякому, я таких слов раньше и не слышал и не понимал, что это значит, пока мне почти десять лет не стукнуло.
Читать дальше