Энтон Дисклофани - После бала

Джоан помогла мне в детстве. Если бы я могла вернуться во времени, то что сказала бы младшей версии нас? Джоан я посоветовала бы быть осторожной. Быть менее беззаботной в любви. Я сказала бы то же самое и себе. Я понимала, что исчезновение Джоан было так же необходимо мне, как и ей самой. Я не могла жить собственной жизнью, когда она была рядом.

– Хорошо, – сказала я.

– Произнеси это.

– Я обещаю.

Спустя годы я все еще не понимаю, что тогда случилось. Подъехал Сид в своем «кадиллаке» размером с лодку. Он вышел из машины, поспешно сказал что-то камердинеру, который подошел за ключами; Сид не дал ему ключи. Мне стало жаль камердинера, который парковал и мою машину. Он выглядел раздавленным – я его раньше таким не видела, – и тут я поняла почему: машина Сида загораживала дорогу другим машинам. Так вот почему эта суета: Сиду нужно было срочно уехать. Нужно было переставить машину. Из-за него камердинер мог потерять работу.

Я наблюдала за этой картиной будто издалека.

Я положила руку на колено Джоан.

– Ты не должна этого делать, – сказала я, зная, что она сделает.

– Не бойся за меня, – прошептала Джоан. – Со мной все будет в порядке. Это все спектакль.

Испугал ли меня Сид той ночью? Люди говорили, что у меня был перепуганный вид. Девушка, которая приехала в Ирландский клуб на свидание со своим возлюбленным, сказала репортеру из «Хроник», что мы с Джоан были в ужасе. «А тот мужчина, Сид Старк, схватил Джоан Фортиер за руку, как куклу. Будто она никто».

Но той ночью в Джоан не было ничего кукольного. Она была сильной. Моя рука все еще лежала на ее колене.

– Сид, – позвала я, – Сид.

Он впервые посмотрел мне прямо в глаза – с того самого солнечного утра много лет назад, когда я думала, что спасла Джоан, вытащив из той постели в Шугар-Лэнде. Может, я спасла ее, а может, и нет. Я никогда не узнаю. «Она хорошая девочка», – сказал он тогда, и я никогда не забуду эти слова.

– Что мне делать? – спросила я, и Сид, негодуя, ответил вместо Джоан:

– Сиди там и смотри.

От его тела исходил жар. Я ощущала его гнев. И его четкий аромат: пот, дым сигар и злость. Но было ли хоть что-то из этого настоящим? Был ли Сид таким же хорошим актером, как моя любимая Джоан?

– Я не с тобой разговариваю, – сказала я. И почувствовала движение Сида в мою сторону, но мне было все равно. – Джоан, – сказала я. – Джоан. Что мне делать?

Ответь, Джоан. Спустя столько лет я все еще не знаю.

– Джоан, – повторила я, – прошу, ответь мне.

Но Джоан, казалось, была сосредоточена на Сиде, на том, что он сейчас сделает.

– Джоан? – снова сказала я, в этот раз более робко. – Пожалуйста?

Она не отвечала. И не ответила. Я сидела и смотрела, как Сид то ли тащил, то ли вел Джоан к машине. На самом деле было сложно определить. Хотела ли Джоан идти? Она участвовала во всем этом? Или же была жертвой? А может, промежуточный вариант?

Я смотрела.

Когда Джоан оказалась в машине, Сид уронил ключи. Он лег на живот и, засунув руку под машину, начал прощупывать землю. Его неосторожность дала немного времени Джоан. Она опустила стекло, поднесла руку к губам, а затем протянула ладонь ко мне. Только ко мне. Будто все вокруг, кроме нас двоих, исчезли, как я всегда и хотела. За представлением наблюдала толпа людей, но только я смотрела в глаза Джоан. А она – в мои.

И лишь после того, как она уехала – ее увезли, – я поняла, что это был воздушный поцелуй. Джоан покончила со мной, а я – с ней. Я попыталась запомнить ее лицо, которое видела в последний раз. Ее волосы, ее руки, то, как она вошла сегодня в клуб.

Но все, что я видела, – это спину Джоан. Нам по шесть лет – и она бежит в объятия Фарлоу. Нам по тринадцать – и она исчезает в океане. Нам по четырнадцать – и она убегает через окно. Нам по пятнадцать – и она в последний раз закрывает дверь в комнату моей мамы. Нам по семнадцать – и она выходит на танцпол, держа мальчика за руку. Нам по восемнадцать – и она ускользает в спальню на вечеринке. Нам по двадцать два – и она покидает мой дом, обещая скоро вернуться.

Нам по двадцать пять – и она уходит в поисках новой жизни. В этот раз я надеялась, что она ее найдет.

1957

Входная дверь была открыта, как я ее и оставила; возможно, Рэй таким образом приглашал меня вернуться. «Это мой дом», – подумала я, зайдя в холл и положив ключи возле зеленой вазы, которую купила перед тем, как родился Томми, – тогда я еще получала удовольствие от каждого дня. Я взяла вазу в руки, оценила: она была маленькой, но тяжелой, незамысловатой, но не безвкусной, как все в доме моей мамы. Она не была предназначена для цветов. Она существовала лишь для того, чтобы стоять на столике у входа как предмет восхищения.