Сэнди Тейлор - Когда мы танцевали на Пирсе

Такая у нее была слабость – новые слова и выражения. Бывало, услышит что-нибудь и повторяет потом неделями к месту и не к месту.

Трамвай уже миновал дом с девочкой-сироткой, а я развернулась на сиденье, все смотрела на нее. Вдруг папа позвонил в звонок – сигнал вагоновожатому, чтобы остановился. Никогда раньше мы не выходили в этом месте, среди садов и вилл. Однако я молча помогла Бренде спуститься, а папа вынес коляску.

– Куда мы пойдем, папа?

– Терпение, Морин. Сейчас увидишь.

И папа мне подмигнул. Он почему-то выбрал большущий белоснежный дом. Открыл калитку, вошел и двинулся по подъездной аллее прямо к парадному крыльцу, толкая перед собой коляску. Я семенила следом.

– Что ты задумал, папа? Давай вернемся!

Так я лепетала, просила – да только зря. Меня стало тошнить. С утра папа не являл никаких признаков того, что днем выкинет фортель, и я не волновалась. Думала, сегодня у меня папа как папа. А он, извольте радоваться, катит Бренду в скрипучей коляске прямо к роскошному особняку!

Господи! Он уже на крыльце – в звонок звонит! Правда, никто ему не открывает.

– Папа, пойдем отсюда, – взмолилась я.

В эту секунду дверь отворилась. На пороге, облизываясь, словно его отвлекли от обеда, стоял толстяк – пузо в брюках не помещается, в глазах подозрительность и брезгливость.

Папа коснулся лба, словно приподнимая несуществующую шляпу, и начал:

– Простите за беспокойство, сэр, я лишь хотел поинтересоваться насчет…

У толстяка стало такое выражение физиономии, будто папа только что вылез, как червяк, из-под камня.

– Чего вам?

– Я насчет кукольной колясочки, сэр.

– Кто вы такой вообще? Что вы делаете у меня в саду?

И тут из дома послышался женский голос:

– Кто пришел, Питер?

– Побродяжка какой-то, не иначе из этих, из кочевников [4] Так называемые «кочевники», или «белые цыгане», по обычаям сходные с цыганами, но этнически к ним не принадлежат. Как и цыгане, «кочевники» вызывают недоверие обывателей, порой заслуженное. . Спрашивает про кукольную коляску.

– Побродяжка, – прошептала Бренда.

Мне захотелось садануть этого жиртреста прямо в пузо. Мой папа никакой не побродяжка и не кочевник, он ничуть не хуже всяких, которые живут в белых особняках. Нет, папа лучше, гораздо лучше! Я потянула его за полу пальто:

– Папочка, пойдем отсюда!

В это время женщина сама вышла, а толстяк исчез в доме. Женщина заулыбалась. Вроде добрая, подумала я про нее.

– Чем вам помочь?

И голос тоже добрый, и интонация. Папа снова коснулся лба. Мне стало за него стыдно. Зачем он так, ведь перед ним вовсе не королевская особа.

– Я, хозяюшка, заприметил кукольную колясочку в вашей живой изгороди.

Ужас! Какая она папе «хозяюшка»?

– Вот и думаю: а может, колясочка вам без надобности? – продолжал папа. – Коли так, мои дочки оченно были б вам благодарные.

Хоть бы земля разверзлась подо мной! Не нужно мне никакой коляски. Бренда, наоборот, оживилась, глазенки заблестели.

– Колясочка! Для кукол!

Женщина присела на корточки, коснулась Бренди-ной щечки.

– Как тебя зовут?

– Колясочка! – повторила Бренда.

Женщина поднялась и улыбнулась папе:

– Что ж, если вы дадите себе труд извлечь коляску из колючих кустов – она ваша. Пользуйтесь. Все равно я хотела ее выбросить.

– Благодарствуем, хозяюшка.

– Надеюсь, ваши дочки будут с удовольствием катать в ней кукол. Моим племянницам она в свое время очень нравилась. Хорошо, что старая вещь еще послужит.

И мы с папой полезли в ежевичные заросли, не без труда достали коляску. Она была грязная, ее сорняки оплели, а одно колесико держалось на честном слове.

– Ну не прелесть ли, а, девочки? – изрек папа.

– Ну не прелесть ли, – повторила Бренда.

Прелесть, черт ее возьми, подумала я. Денег больше не было, вернуться домой на трамвае нам не светило. И мы начали долгий обратный путь: папа катил Бренду, оглашая окрестности скрипом, а я толкала кукольную коляску, боясь, как бы не отлетело колесико.

Мы с Брендой думали, всегда так будет: мы трое вместе, игры, прогулки. Но однажды мама сказала:

– Пэт, купи для Морин туфли – со следующего понедельника она идет в школу.

Потрясенный, буквально убитый этой новостью, папа почти на неделю заперся в спальне. Новые туфли мы выбирали с тетей Мардж. Однако в понедельник утром папа вышел – умытый, побритый, одетый подобающим образом – и объявил, что готов отвести меня в школу.