Хуан Васкес - Звук падающих вещей

В день своей смерти, в самом начале 1996 года, Рикардо Лаверде прогуливался с утра по узким тротуарам Канделарии в центре Боготы, мимо старых домов с крышами, крытыми обожженной глиняной черепицей, и мраморными табличками на стенах, непонятно кому напоминающими о забытых исторических событиях, и около часа пополудни зашел в бильярдную на 14-й улице с намерением сыграть партию-другую с завсегдатаями. Он не выглядел взвинченным или встревоженным: играл тем же кием и на том же столе, что и обычно, – у дальней стены, под телевизором, звук которого был всегда отключен. Он сыграл три партии; не помню, сколько выиграл, а сколько проиграл, потому что в тот день я играл не с ним, а за соседним столом. Но я хорошо помню момент, когда Лаверде заплатил по ставкам, попрощался с другими игроками и направился к двери.

Он проходил между первыми столами, которые обычно пустовали, потому что в той части зала неоновый свет рисует странные тени на шарах из слоновой кости, как вдруг остановился, будто наткнувшись на что-то. Он вернулся к нам, терпеливо подождал, пока я закончу серию из шести или семи ударов, и даже коротко похлопал в ладоши одной из трех моих комбинаций; а потом, когда я записывал на доске, столько заработал очков, подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, где можно одолжить магнитофон, чтобы прослушать запись, которую он только что получил.

Я много раз спрашивал себя, что было бы, если бы Рикардо Лаверде обратился не ко мне, а к любому другому игроку. Но в этом вопросе нет никакого смысла, как и во многих других, которые мы задаем себе о прошлом. У Лаверде были веские причины выбрать меня. Ничто не может изменить это обстоятельство, как ничто не изменит того, что произошло дальше.

Я встретил его в конце прошлого года, за пару недель до Рождества. Мне вот-вот должно было исполниться двадцать шесть лет, за два года до этого я получил диплом адвоката, и, хотя по-прежнему мало что знал о реальном мире, в теоретическом мире юриспруденции секретов для меня уже не было. С отличием закончив университет, – до сих пор удивляюсь, как мне вообще удалось защитить диплом о безумии Гамлета как смягчающем обстоятельстве, освобождающем его от уголовной ответственности, не говоря уже о том, чтобы получить на такую работу хорошие отзывы, – я стал самым молодым преподавателем в истории нашей кафедры. Во всяком случае, так утверждали старшие коллеги, когда вручали диплом, и я был убежден, что единственно возможная перспектива моей жизни – преподавать введение в правоведение, обучать основам профессии перепуганных детей, только что закончивших колледж. Там, стоя на деревянном подиуме перед рядами тупых растерянных юнцов и впечатлительных девушек с широко распахнутыми глазами, я получил свои первые уроки на тему природы власти. От этих первокурсников меня отделяли лет восемь, но между нами лежала пропасть из власти и знаний, которыми обладал я и которых у них, только что вступивших в жизнь, не было совершенно. Они восхищались мной, немного побаивались, и я понял, что к этому страху и к этому восхищению быстро привыкаешь, как к наркотику. Я рассказывал своим студентам о спелеологах, которые застряли в пещере и через несколько дней начали есть друг друга, чтобы выжить: поможет им право или нет? Я рассказывал им о старом Шейлоке [8] Речь о пьесе У. Шекспира «Венецианский купец». , о фунте мяса, который тот собирался вырезать из тела должника; о хитрой Порции, сумевшей помешать ему с помощью адвокатских уловок: было весело смотреть, как они нащупывают суть, вопят и путаются в нелепых аргументах, пытаясь найти в клубке этой истории крупицы Закона и Справедливости.

После этих ученых дискуссий я шел в бильярдную на 14-й улице, прокуренное помещение с низким потолком, где проходила совсем другая жизнь, в ней не было ни доктрин, ни юриспруденции. Там, с ерундовыми ставками и кофе с бренди, заканчивался мой день, иногда в компании одного или двух коллег, иногда со студентками, которые после нескольких стаканчиков могли оказаться в моей постели.

Я жил неподалеку в квартире на десятом этаже, где всегда было прохладно, зато открывался прекрасный вид на город, ощетинившийся кирпичом и бетоном; моя кровать была всегда открыта для обсуждений трактата Чезаре Беккариа [9] Чезаре Беккариа (1738–1794) – итальянский философ, публицист, юрист. Выражал гуманистические взгляды на систему правосудия и ратовал за отмену смертной казни. о преступлениях и наказаниях либо трудного абзаца в работах Боденхеймера [10] Эдгар Боденхеймер (1908–1991) – выдающийся американский юрист немецкого происхождения. или даже простейших способов получить на экзамене высокую оценку. Теперь мне кажется, что та жизнь принадлежала кому-то другому и была полна возможностей. Возможностями, как я обнаружил позже, воспользовался кто-то другой: они незаметно исчезли, как отступающий отлив, а я остался с тем, что у меня есть сейчас.