Тина Макерети - Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Не знаю, сколько лет мне тогда было, вряд ли больше четырех или пяти. Для меня все вокруг было зрелищем, звуком и запахом, и земляные черви под ногами вызывали такой же интерес, как роскошная листва над головой. Лесной сор, гниль, жизнь во всех ее проявлениях. Восхитительная гибкость и прыгучесть моего детского тела. Наши простые развлечения. Иногда мы забредали подальше, чтобы поиграть с другими детьми, пока наши матери работали вместе. Ну была моей постоянной спутницей; сейчас я уже не смогу сказать вам ее полное имя. Если я был голоден, она находила мне что-нибудь поесть – оставшейся с вечера сушеной рыбы или мяса, или черенок папоротника, чтобы пожевать. Она никогда не выпускала меня из виду.

Все это запомнилось мне, потому что случившееся потом было совершенно внезапным и предварялось странным оцепенением. Сначала замолкли птицы. Ну раскачивалась на ветке дерева, нависавшего над ручьем, рядом с которым нам нравилось играть. Мы, детвора, гурьбой переходили через него, и как-то сестре вздумалось сделать это, не касаясь воды. Я попытался повторить ее трюк, но шлепнулся на берег и притворился, что рад просто смотреть, как она раскачивается у меня над головой, будто задевая за самые макушки деревьев. Я всегда смотрел на сестру снизу вверх.

Сначала мы не поняли, что вдруг изменилось. Мы вели себя достаточно шумно, чтобы наши матери могли нас слышать, и звук тишины накрывал нас медленно, проглатывая наши голоса один за другим, пока мы тоже не замолкли, навострив уши, прислушавшись.

Не знаю, сколько длилось то мгновение тишины, но, вспоминая о прошлом, я всегда в нем застреваю. Все очень медленно, тихо и не так, как должно было быть. Потом раздался громкий шум, резкий вскрик, расколовший безмолвие. Потом звук рванулся к нам, это кричали нам матери: «Tamariki ma! Rere atu! Бегите сейчас же!» Все случилось в один миг – я уже в охапке у матери, но где же Ну? Где была Ну, моя старшая сестра? А мать все бежала и бежала и опустила меня на землю под ветви деревьев, а потом раздались звуки врубающихся в плоть палиц и еще чего-то, резкие и такие громкие, словно это мир разрывался пополам. Меня не заметили, потому что был мал, и мой рот был наглухо забит тишиной. И никто меня не увидел, хотя мать лежала рядом и смотрела на меня в упор. Правда, она не могла меня видеть. Я понял это по тому, как она смотрела и смотрела, пока ее глаза не заволокло пеленой.

Я проснулся, когда мисс Херринг подкидывала угля в камин и суетилась по комнате так, словно огонь пылал у нее прямо под нижними юбками.

– В чем дело, мисс Херринг? – поинтересовался я, и она издала фыркающий звук, вероятно, означавший, что я что-то натворил.

– Может, мне не подобает этого говорить, – наконец произнесла она, глядя в сторону. – Но вам нужно следить за тем, что вы рассказываете мисс Ангус. Сегодня она вышла из вашей комнаты в немалом потрясении.

– В самом деле? Наверное, я увлекся. Наверное, мне не стоит слишком откровенничать.

– Конечно же, стоит, мистер Понеке, я хочу сказать, вам стоит быть откровенным. Но такие вещи не всегда подходят для нежных ушей, понимаете?

– Конечно же. Безусловно. Я больше не буду о таком говорить.

Горничная шагнула к двери, а потом обратно, развернувшись, как большой зверь в зоопарковой клетке, и ее лицо залилось краской, словно она внутренне боролась сама с собой из-за какой-то мысли.

– Прошу вас, мисс Херринг…

– Мистер Понеке. – Мисс Херринг на год или два старше меня, но разговаривает со мной, как со старшим. – Думаю, для вас будет лучше… выговориться, так сказать.

– Но вы же только что дали мне понять, что мои слова болезненны для ушей мисс Ангус.

– Возможно, она просто была не готова, или вам следовало выговариваться осторожнее. – Выражение лица мисс Херринг немного смягчилось. – Я могла бы кое-что посоветовать, если с моей стороны это не слишком дерзко.

Мисс Херринг вышла из комнаты, не дав мне ответить.

Когда мисс Ангус пришла в следующий раз, у нее с собой были бумага, чернила и свежие перья. Конечно, все это и так было у меня, пусть и в небольшом количестве, но она, видимо, специально купила новый запас. Мне предстояло выговариваться на бумаге. Так предложила мисс Херринг, и мисс Ангус согласилась. Это послужит мне упражнением, и мне будет чем занять время. С тех пор как меня привезли обратно в этот дом, я разве что руку иногда поднимал, и надо признать, что с бездельем пора было уже заканчивать.

Мисс Ангус попросила меня, когда подойдет время, иногда читать ей свои записки вслух, пока она шьет или штопает. Я предупредил ее, что это может ее шокировать. В некоторые вещи мне самому с трудом верилось и хотелось о них забыть. На это она ответила, что, когда ей было одиннадцать лет, она увидела в Египетском павильоне заспиртованную двухголовую обезьяну, а когда ей было четырнадцать – женщину, которая глотала шпаги и огонь. Хуже того, в детстве она слышала от кухарки рассказы о двух повешениях и знает, что мир полон подобных ужасов, вот почему нам следует положиться на Господа нашего, чтобы он хранил наше тело и рассудок. Кроме того, о худшем я всегда смогу умолчать, раз теперь у меня была для этого бумага.