Габриэль Зевин - Завтра, завтра, завтра

Они поселились у родителей Анны, Дон Хёна и Бон Чха, в желтеньком, ничем не примечательном двухэтажном коттедже в сонном Эхо-Парке, еще не ведающем, что через двадцать лет его оккупируют хипстеры. Дон Хён и Бон Чха день напролет работали в пиццерии «Дон и Бон», расположенной неподалеку в Коритауне, и Сэм безвылазно торчал в ней целое лето. Анна и прежде рассказывала Сэму о Коритауне, но Сэм и понятия не имел, насколько же тот огромный. Он думал, Коритаун сродни Чайна-тауну, раскинувшемуся на пару кварталов Нью-Йорка сетью аптек, сувенирных лавчонок и ресторанчиков, или сродни выстроившимся в ряд на Тридцать третьей улице в Манхэттене корейским забегаловкам, куда они с мамой наведывались после спектаклей, чтобы отведать пулькоги с панчханом. Коритаун в Лос-Анджелесе поразил его своей необъятностью. В центре города, на мили и мили вокруг, обосновалась настоящая, принадлежавшая корейцам и их культуре маленькая Корея. С рекламных щитов Сэму улыбались корейские звезды кино и театра. Сэм не знал их. Более того, до сих пор он даже не предполагал, что на свете существуют корейские знаменитости! Магазинные вывески украшали затейливые корейские письмена, а не английская латиница. И если ты не владел хангылем, на тебя смотрели как на невежественного тупицу. В Коритауне были свои магазины и свадебные салоны. И такие же огромные, как и супермаркеты белых людей, продуктовые магазины, в которых продавали крупные, завернутые по отдельности в бумагу, груши, объемные, чтобы хватило на всю семью, горшочки с кимчи, несметные баночки с корейской косметикой, обещавшие персиковую кожу, и манхвы, корейские комиксы – толстенные бумажные тома с радужно-яркими и пастельными рисунками. Корейских закусочных было столько, что Сэму потребовался бы год, чтобы отужинать в каждой из них хотя бы по одному разу. А телевизионная антенна Бон Чха ловила два корейских канала. И конечно же, Коритаун населяли люди. И эти люди, все поголовно с восточной внешностью, приводили Сэма в смущение. Может, он ошибался в своих представлениях о мире? Может, весь мир принадлежал азиатам?

Особенно – и эта мысль красной нитью прошла через все написанные им с Сэди игры – его поразило, как легко менялся мир и как быстро трансформировалось самоощущение человека в зависимости от того, где он оказывался в тот или иной момент времени. В интервью компьютерному журналу «Вайред» Сэди высказала эту мысль просто: «На характер героя, как и на наш с вами, влияет среда обитания». В Коритауне никто не принимал Сэма за корейца. В Манхэттене, наоборот, никто не считал его белым. В Лос-Анджелесе его нежно величали «белым братиком». В Нью-Йорке дразнили «китайчонком». Однако в Коритауне он чувствовал себя настоящим корейцем. Или, выражаясь без обиняков, ощущал свою принадлежность к корейцам и принимал это не как зло или не стоящую внимания мелочь, но как некую данность. И эта данность натолкнула его на размышления: оказывается, забавный ребенок-полукровка может стать значимой фигурой и переместиться в центр мира, вместо того чтобы прозябать на периферии.

В Лос-Анджелесе Сэм неожиданно обрел семью – бабушку и дедушку, тетей и дядей, братьев и сестер, проявлявших живое участие к их с Анной жизни. Их интересовало все. Где они планируют поселиться? В какую церковь ходить? Поступит ли Сэм в корейскую школу? Возьмут ли Анну на главную роль в телешоу? Почему Анна покинула Нью-Йорк? Новоявленные родственники приветствовали их с распростертыми объятиями. Его маму почитали важной персоной. Еще бы, корейская примадонна, прославившаяся среди белых! Выступавшая в «Кордебалете» ! В бродвейском мюзикле! Бон Чха, бабушка Сэма, души не чаяла в своем внуке. Она играла с ним в «Давай ходи», карты с расписными цветами и видами природы, закармливала его корейскими пельменями и вымаливала у дочери разрешения водить его в церковь.

– Нельзя расти без Бога в сердце, Анна! Подумай о его духовном развитии! Как жить без веры? – причитала Бон Чха.

– С верой у Сэма все в полном порядке, – отмахивалась Анна. – Он верит во вселенский разум.

– Ох, Анна, Анна, – горестно качала головой Бон Чха.

Но Анна была права: Сэм не только верил во вселенский разум, но и усердно пестовал свою божественную душу. Тем летом, например, он прилежно занимался духовными практиками, исследуя аркадный автомат «Донки Конг» в пиццерии дедушки. Решив заработать на буме игромании, охватившей мир в начале восьмидесятых, Дон Хён приобрел игровую машину и, когда ее привезли, повесил на двери пиццерии объявление: «У нас есть “Донки Конг”! Приходите всей семьей, ешьте и играйте! При покупке одной пиццы, как в Нью-Йорке, – игра бесплатно!» На объявлении Бон Чха, не спросив разрешения у «Нинтендо», нарисовала нелицензированного Донки Конга, зазывно помахивавшего коржом для пиццы. Дон Хён и Бон Чха были традиционными и добропорядочными корейскими именами, однако, открывая в 1972 году пиццерию, Дон Хён решил сократить их. Он надеялся, что забавное и необычное звучание «дон-бон» привлечет в пиццерию белокожих посетителей. Для этой же цели он купил и аркадный автомат. «Дон-Бон-Донки-Конг» – разве можно не улыбнуться такому мелодичному перезвону? Разве его веселое треньканье не достигнет слуха чудесных белых людей, живущих за пределами Коритауна? Разве не поспешат они на его зов? Ожидания Дон Хёна оправдались, и люди пришли. Но ненадолго.