Габриэль Зевин - Завтра, завтра, завтра

– Ребенка сделаем японцем навроде отца Маркса?

– Нет. Ну или не столь явным… Или, лучше сказать, не столь очевидным. В общем, не надо делать акцент на его происхождении. Неважно, откуда он родом, правильно? Это же дитя моря, помнишь? «Они» почти не умеют говорить. Не умеют читать. «Они» общаются на загадочном языке, которого игрок не понимает.

Проще, однако, сказать, чем сделать, и порыв воскресить мир Хокусая волей-неволей привел их в Японию. Размышляя над характером и внешним видом дитяти, они все глубже погружались в японскую культуру: в бесхитростные образы Ёситомо Нары, детские мультики Миядзаки «Ведьмина служба доставки» и «Принцесса Мононоке» , во взрослые аниме «Акира» и «Призрак в доспехах» , которыми засматривался Сэм, и, конечно же, в серию пейзажных гравюр Хокусая «Тридцать шесть видов горы Фудзи» , включавшую в себя «Большую волну».

На дворе стоял 1996 год, и никому из них не приходило в голову, что они занимаются «культурной апроприацией». Открывая иноземную культуру, они черпали в ней вдохновение, с любовью припадая к ее неиссякаемым источникам. Они не воровали чужую культуру и не заимствовали ее ценностей, хотя, по всей видимости, именно этим они и занимались.

В 2017 году, когда в честь двадцатилетия «Итиго» была выпущена специальная версия игры для новоявленной «Нинтендо Свитч», сайт «Котаку» взял у Мазера интервью.

«Котаку».Бытует мнение, что «Итиго» – самая восхитительная игра с бесподобной графикой, когда-либо созданная на голом, так сказать, энтузиазме. Однако многие обвиняют ее в плагиате. Что вы на это скажете?

Мазер.Ничего.

«Котаку».Ваше право… Но, создавая «Итиго» сейчас, вы создали бы ее точно такой же?

Мазер.Нет, потому что с тех пор я изменился.

«Котаку».Я имел в виду ваши отсылки к японской культуре. Итиго выглядит, как персонаж рисунков Ёситомо Нары. Мир Итиго, если не считать Земли мертвецов, напоминает гравюры Хокусая, а Земля мертвецов – Мураками. Что же до звука, то это вылитый Тосиро Маюдзуми…

Мазер.Я не собираюсь извиняться за игру, которую мы создали с Сэди. ( Долгое молчание. ) К кому она только не отсылает: к Диккенсу, Шекспиру, Гомеру и Библии, к Филипу Глассу, Чаку Клоузу и Эшеру. ( Снова долгое молчание .) А какая альтернатива заимствованию?

«Котаку».Не знаю.

Мазер.Альтернатива заимствованию – это мир, в котором художник обращается исключительно к своей собственной культуре.

«Котаку».Вы чересчур упрощаете.

Мазер.Альтернатива заимствованию – это мир, где белые европейцы создают шедевры искусства только для белых европейцев с отсылками к культурным традициям белых европейцев. И никаких влияний африканской, азиатской, латинской – любой иной! – культуры. Это мир, где все слепы и глухи к культурным аспектам и культурному опыту людей других рас и национальностей. Да я проклял бы такой мир, а вы? Такой мир нагоняет на меня ужас. Я сам человек смешанного этнического происхождения, и я не желаю жить в подобном мире. Мой отец, которого я почти не знал, был евреем. Мама – рожденной в Америке кореянкой. Меня воспитали бабушка и дедушка, корейские иммигранты, обосновавшиеся в Коритауне в Лос-Анджелесе. Да, я – полукровка. И как полукровка я заявляю вам: принадлежать сразу к двум культурам – все равно что не принадлежать ни к одной из них, все равно что раствориться в них без остатка и впитать их в себя как единое целое. И кстати, я вообще не понимаю, что значит быть евреем или корейцем, потому что я и то и другое, вместе взятое. Да вашу мать, если бы мы сделали Итиго чистокровным корейцем, подобных вопросов не возникло бы, верно?

Сэм и его мама Анна Ли переехали в Лос-Анджелес в июле 1984 года. Город – спустя полвека – снова готовился принять летние Олимпийские игры, и в напоенном надеждами воздухе витала эйфория. Никогда не отличавшийся особенной красотой, Лос-Анджелес мог при желании прикинуться неотразимым. Хотя бы на две коротенькие недели. В конце концов, красота – в глазах смотрящего и зависит от выбранной точки зрения и представлений о красоте как таковой. Администрация Лос-Анджелеса бросилась наводить марафет, и город, словно в короткометражке, пущенной на убыстренной скорости, преображался ежесекундно. Возводились стадионы, восстанавливались фасады гостиниц, взлетали на воздух обветшалые строения, высаживались деревья, выкорчевывалась непрезентабельная местная флора, мостились дороги, прокладывались новые автобусные маршруты, шилась форма, нанимались музыканты, набирались танцоры, на все выступающие поверхности лепились логотипы спонсоров, закрашивались граффити, с насиженных мест немилосердно изгонялись бездомные и сплошь и рядом милосердно усыплялись койоты. Платились взятки, и временно утихали конфликты на расовой и национальной почвах. Игры приближались, и Лос-Анджелес манил огнями оживленного современного города, уверенно смотрящего в будущее и знающего толк в вечеринках. С присущим детям эгоизмом Сэм воспринял эти обновления на свой счет и всю жизнь с теплой благодарностью вспоминал оказанный им с Анной прием, уверенный, что Лос-Анджелес расстелился красной ковровой дорожкой исключительно ради них.