Григорий Канович: Избранные сочинения в пяти томах. Том 2

Когда пришел синагогальный служка, Хава уже лежала не в кровати, а на полу, запеленутая в саван. На всякий случай прыщавый Семен припудрил каким-то порошком ее лицо, а шею обвязал белым кружевным платочком, сохранившимся в доме еще со времен свадьбы.

– Горе-то какое! Горе! – шмелем гудел служка, принюхиваясь к запаху порошка и косясь на белый платочек на шее. – Ну кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?

Корчмарь Ешуа в черном сюртуке, в черной бархатной ермолке и в туфлях, которые ни разу не надевал, горестно качал головой и, кажется, молился. Прыщавый Семен оттер служку в угол и хрипло спросил:

– А где рабби Гилель?

– Рабби Гилель слег, – угодливо процедил служка. – Печень у него. Печень. Такой молодой – и уже печень.

Прыщавый Семен поморщился.

– Для того чтобы отслужить заупокойный молебен, нужен голос, а не печень.

– Горе-то какое! Горе! – снова загудел шмель. – А чем здесь у вас пахнет?

– Смертью, – грубо одернул его сын корчмаря.

Служка раздражал его. Маленький, верткий, он не сводил глаз с покойницы и все время шмыгал своим охотничьим носом.

– Кто бы мог подумать? Такая женщина!.. Любящий муж… любящий сын… почет… уважение. Когда мне бродяга сказал: мы заставим реб Ешуа плакать вонючими слезами, я не поверил… я подумал: сумасшедший!..

– Какой бродяга? – насторожился прыщавый Семен.

– А вчера сидит на кладбище на могиле Хоне Браймана и стучит колотушкой. «Чего стучишь?» – спрашиваю. А он мне: «Кладбище – там!» – и показывает на корчму.

– В ермолке он… с булавкой?

– С булавкой… У ночного сторожа Рахмиэла живет, – лебезил перед сыном корчмаря служка. – А платочек! А платочек-то на покойнице красивый какой!.. Прямо-таки свадебный! Никого еще у нас в таком платке не хоронили!

Но прыщавый Семен уже не слушал. Сейчас его мысли занимал не служка, не покойница мать, а тот в ермолке, приколотой булавкой к волосам. Это он накликал на их дом несчастье, это он завязал узел на шее матери, это он уложил ее на эти неструганые доски!

Пришли Спиваки – Нафтали и Хаим, братья усопшей. Чинно подошли к смертному одру, уронили скупую, как бы взвешенную на весах слезу, покачали поседевшими головами и встали у занавешенного байковым одеялом зеркала. Братья ни о чем не спрашивали, спрашивай не спрашивай, со смертью не поторгуешься, с нее взятки гладки. Правда, обвязанная шея сестры будила у них смутные и тягостные подозрения.

– Слушай, Хаим, – прошептал Нафтали. – А почему у нее шея обвязана?

– Чтобы и на том свете ей было трудно дышать, – ответил Хаим, достал из кармана носовой платок и для приличия стал вытирать сухие глаза.

Нафтали последовал его примеру – он во всем подражал Хаиму, и так они стояли, дружно терзая клочками надушенного шелка свои цепкие пронзительные буркалы.

Во дворе Морта запрягала лошадей. Учуявшие смерть, они были удивительно послушны. Только каурый почему-то тревожно бил копытом.

– Будет тебе, будет, – ласково стыдила его Морта.

В дом она не спешила: нечего в такую минуту мозолить глаза. Ну вот, подумала она, я и осталась одна с двумя мужиками, и эта простая, как конское копыто, мысль обожгла ее стыдом и тревогой.

Мимо фуры проходили люди, но Морта не замечала их. Она – в который раз – бессмысленно подтянула подпругу, сунула руку в гриву каурого и долго держала ее там, наслаждаясь теплом безответной и безрадостной жизни. Приплелся старший Андронов – Афиноген, весельчак и похабник, взял под уздцы гнедую и осипшим голосом спросил:

– Почему корчма на замке?

– Хозяйка померла, – выпалила Морта, словно ее уличили в чем-то постыдном.

– Две бутылки дашь?

– Не дам, – ответила она.

– Ну хоть одну, – умолял Афиноген. – Голова со вчерашнего трещит – мочи нет. А Хаву жалко.

– Жалко, – сказала Морта.

– Добрая была баба, – улещивал ее Афиноген. – Тихая. И на еврейку не похожа. Чего ей на земле не хватало?

– Не знаю, – промолвила Морта.

– Всем чего-то не хватает на земле: одним – денег, другим – водки. Ну дай бутылку!

– Ладно. Только отвяжись!

Морта сбегала в корчму, принесла бутылку.

– Перемрут – тебе все достанется, – осклабился Андронов, достал из кармана мелочь, расплатился, засунул бутылку за пазуху и зашагал прочь.

Не успел уйти Афиноген – пришла Зельда Фрадкина.

– Здравствуйте, – глухо поздоровалась она с Мортой.

– Здравствуйте, барышня.

Зельда была в черном траурном платке, надвинутом на бледный лоб, в сером, словно посыпанном крупинками гречки, платье, в высоких, почти до колен, ботинках с кожаными застежками – Морта таких никогда не видела.