Даниэль Глаттауэр: Дар

Это заявление меня несколько озадачило, поскольку я не считался таким уж большим волшебником по части обнаружения беглых семей чеченских беженцев.

– Ты должен об этом что-нибудь написать, чтобы Махи смог здесь остаться, – заявил Мануэль.

Это была нетрезвая идея, по моему мнению. Однако взгляд хищной кошки, который он устремил на меня и который сильно напомнил мне о его матери, дал понять, что пространство вдоха для того, чтобы сказать «нет» – а мне, к сожалению, пришлось сказать «нет», – было очень тесным. Мне требовались по-настоящему убедительные аргументы. Выбор был такой:

1. Подобные трагедии не были единичными случаями. Первые из них даже широко обсуждались через СМИ. Но это никак не повлияло на закон об иностранцах. Кто получил отказ в статусе беженца, должен вернуться на родину, тут ничем не поможешь. Журналисты могут усердствовать сколько угодно и гнать волну любой высоты. Мир жесток, и эту жестокость не позволят пресечь внезаконными актами человечности, иначе такая жестокость становится слишком заметной и порождает недовольство, а этого политика допустить не может. Приблизительно так действовал этот аргумент.

2. В «Дне за днем» я связан по рукам и ногам. Даже если бы я захотел, мне не дали бы написать об этом. За социальные репортажи отвечает София Рамбушек. А «Пестрые сообщения дня» в последнее время стал отбирать для публикации сам шеф лично. Я же здесь, в редакции, по должности кто-то вроде ковырятеля в носу. Этот аргумент хотя и был самым обоснованным, но в то же время служил доказательством моей личной никчемности, поэтому он исключался.

3. Даже если бы мне было разрешено или я просто взял бы на себя свободу сообщить об этом, передо мной встал бы один основополагающий вопрос, и он гласил: а о чем я, собственно, должен сообщить? Семья скрылась, предположительно она нашла приют в Вене у своих земляков. Даже если бы мне удалось разведать, где они укрываются, напиши я об этом – их тотчас возьмут, арестуют и позднее вышлют.

Вот такие были три возможности, но я инстинктивно выбрал четвертую и сказал:

– До тех пор, пока я не знаю, где скрывается Махмут со своими родителями, я не могу об этом писать. Ведь мне нечего сказать даже об их самочувствии.

– Чувствуют-то они себя хорошо, – сказал Мануэль.

– Кто сказал?

– Махи.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

– Он мне это написал. Он прислал эсэмэс.

– Да? – Тут я даже растерялся. – Что ж ты мне не говоришь?

– Я только что тебе сказал, – напомнил он.

– И где он прячется?

– Этого я не знаю. Он не скажет, иначе его оттуда заберут.

– Покажи мне эсэмэс.

Мануэль протянул мне свой мобильник. Текст гласил:

«Привет, Мани, как дела? У меня все хорошо, я в надежном месте. Мне нельзя говорить, где я. Но там, где я, люди к нам относятся хорошо, и даже всегда есть спагетти. Но я все равно хочу домой. Не в Чечню, там я никого не знаю. И там моему папе пришлось бы скрываться и нам было бы нечего есть, хоть сдохни. Пожалуйста, скажи своему дяде из газеты, пусть поможет нам. Пожалуйста!!! Ведь в ноябре у нас финальная встреча с « Union CS ». Я должен играть, потому что на кон поставлено все. Твой Махи».

Мне нужна была короткая пауза, чтобы перевести дух. Мне ведь зачастую бывает достаточно нескольких точных слов, чтобы пришлось душить нагрянувшие ни с того ни с сего слезы. Это я унаследовал от мамы, у меня это в крови, пусть даже в форме остаточного алкоголя, который всегда настраивал меня на сентиментальный лад.

Так или иначе, я пришел к одному из моих знаменитых решений, которое гласило: я, правда, ничего не могу сделать, но я должен это сделать. Уже ради одного этого слова – «дядя».

– Ты что, сказал ему, что я твой дядя? – спросил я.

– А почему я не должен был это ему сказать? – возразил Мануэль.

– Потому, например, что это неправда.

– А тебе это мешает?

– Нет, напротив, я нахожу, что «дядя» звучит очень симпатично.

– Тебе подходит, – сказал Мануэль.

– Ты находишь?

– Да, ты типичный дядя, – заключил Мануэль и снова улыбнулся.

Мне сразу полегчало. Как будто на шкале в сто делений, где я до сих пор ни разу не продвинулся дальше десяти, я вдруг щучкой допрыгнул до пятидесяти. Я был, так сказать, на половине пути, поэтому мне срочно надо было подкрепиться пивом.

Я с трудом поднялся по лестнице в залитый светом кабинет Софии Рамбушек, который по сравнению с моим казался номером люкс пятизвездочного отеля, и поведал ей историю Махмута.