Даниэль Глаттауэр: Дар

– Можно, – позволила она.

По четвергам Мануэль являлся ко мне только в три часа, потому что перед этим у него была тренировка по баскетболу. Поначалу я не придавал особого значения этому хобби, поскольку баскетбол – не совсем мой спорт, притом что вообще никакой спорт моим никогда не был, кроме разве что настольного футбола, где используешь лишь два запястья, а попутно можешь сделать глоток-другой.

Но постепенно из его рассказов я понял, как важен для него был баскетбол и какая в нем зреет личность игрока. Кажется, в своей команде юниоров «Торпедо-15» он был кем-то вроде распасовщика, и вроде бы тренер предсказывал ему карьеру, сходную с карьерой его кумира Джеффри Линна Грина из «Бостон Селтикс», которого также называли Green Monster , что не было таким уж преувеличением при росте два метра, шесть сантиметров и при ста семи килограммах веса. Откуда я это знаю с такой точностью? Мануэль установил мне этого Зеленого монстра фоном рабочего стола на компьютере – со всеми его основными данными, и теперь я понятия не имею, как мне от этого монстра избавиться.

Когда Мануэль по четвергам приползал после тренировки, он был чаще всего весел и общителен. И с недавних пор у нас вошло в обычай устраивать час болтовни, во время которого я узнавал чуть ли не все о его товарищах по команде и противниках, о структуре игры, тактике, все больше овладевал правилами, так что мог уже все бросить и в рамках второй профессии наняться в команду «Торпедо-15», если они там заинтересованы в усилении их Лиги старых наркоманов.

В этот унылый четверг в редакции, ввергнутой в шоковое оцепенение из-за неразберихи с пожертвованиями, я уже предвкушал приход Мануэля с тренировочными новостями и разборкой баскетбольных эпизодов. Однако на сей раз он явился с опущенными плечами, а когда взглянул на меня, то не сдержался и начал громко всхлипывать. Какое-то время его ничем нельзя было успокоить.

– Эй, парень, что стряслось? У тебя что-нибудь болит? – спрашивал я.

– Нет.

– Кто-нибудь тебя обидел?

– Нет.

– Что тогда?

– Махи ушел.

– Кто такой Махи?

– Махмут, наш атакующий защитник.

Правильно, теперь я вспомнил. Мануэль был разыгрывающий защитник, который формирует ход игры, тогда как атакующий защитник специализируется на бросках с дальней дистанции. Мануэль уже неоднократно рассказывал об этом бедовом парне Махмуте. Если где-то на горизонте замаячит корзина, этот мальчишка гарантированно вбросит туда любой мяч, какой попадется ему в руки.

– Что значит «ушел»? Откуда ушел? Куда ушел?

– Я не знаю. Он сбежал.

– Как сбежал? Из дома? От своих родителей?

– Нет, со своими родителями. Они сбежали, потому что им грозит выдворение из страны.

Это звучало совсем нехорошо. Когда Мануэль немного успокоился, он рассказал.

Махмут Паев был из Чечни. Лет шесть тому назад его родители бежали вместе с ним в Австрию и подали прошение на статус политических беженцев. Проведя какое-то время в лагере для беженцев, семья перебралась в общежитие для иностранцев. Махмут ходил в школу, был там, по рассказам, одним из самых способных, свободно говорил по-немецки, и все к нему хорошо относились, даже девочки, хотя у него были оттопыренные уши, как паруса катамарана. В команде «Торпедо-15» он из-за своих дальних бросков был уже маленькой звездой – ось Мануэль – Махмут была, так сказать, стержнем команды, оба мальчика понимали друг друга на лету.

В последние недели он не раз намекал, что, возможно, скоро не сможет приходить на тренировки, потому что их прошение о статусе беженцев было отклонено. Поначалу этого никто не понимал: с каких пор для игры в баскетбол требовался статус беженца, разве это не свободный спорт для всех? Тогда тренер объяснил своим взволнованным питомцам, что Паевы не получили разрешение на пребывание в Австрии и должны быть высланы к себе на родину. На последней тренировке Махмут сказал Мануэлю буквально следующее: «Если нам придется возвращаться назад, то пусть уж лучше полиция застрелит моего отца, потому что дома его все равно убьют на месте».

Так, и теперь дело дошло до того, что Махи больше не появился на тренировке.

– Это плохо. Я понимаю, тебя это доконало, – сказал я, отдавая себе отчет в том, что утешительный фактор этих слов ограничен.

– Мы должны что-то сделать, – ответил Мануэль.

– Что ты имеешь в виду? Что мы можем сделать? – спросил я.

– Ты должен что-нибудь сделать, – конкретизировал он.