Колин Оукли - Когда я уйду

Знакомый скрип открывающейся задней двери врывается в мои мысли, Бенни, пригревшийся у моего бедра, радостно тявкает, но тут же снова кладет голову на лапы. Он слишком уютно устроился, чтобы приветствовать гостя.

– Джек?

Он редко приходит домой во время новостей, и мое сердце подпрыгивает, как у школьницы: неужели сегодня я увижу его пораньше?

– Нет, всего лишь я, – успеваю услышать, прежде чем в дверях показываются сгорбленные плечи и буйные завитки волос. Кейли редко стучит, хотя я много раз говорила, что когда-нибудь она об этом пожалеет.

– Почему? – спрашивает она. – Могу наткнуться на тебя и Джека, вытирающих кухонный пол своими голыми телами?

– Может быть, – отвечаю я. Собственно говоря, мы действительно занимались сексом на кухне, сразу после того, как переехали. Я кипятила воду на чай, а Джек искал что-нибудь перекусить. Он еще шутил, что мы, как хозяева, обязаны освятить каждую комнату дома.

«Хочешь сказать, выполнить супружеский долг?» – спросила я. Он улыбнулся и сунул руку за пояс моих джинсов. И я ему позволила, не беспокоясь уже о точности выражений или о чайнике, вопившем на нас с плиты.

– Фу! – нахмурилась она, словно прочитав мои воспоминания. – Когда его машина здесь, буду стучать.

Но его машина так редко стояла у дома: занятия, клиника, волонтерская работа.

– О! – восклицаю я, швырнув тарелку на журнальный столик. – Привет.

– И я рада тебя видеть.

Она плюхается на диван рядом со мной и пристраивает тощие щиколотки прямо у моей грязной тарелки.

Вся Кейли – сплошная геометрия: от цилиндрических завитков до локтей, торчащих под прямым углом, и параллельных, худых, как палки, ног. В средней школе, когда изгибы появлялись на моем теле, как нежеланные грибовидные наросты, я завидовала ее все еще плоской груди и острым бедренным костям.

Мы сидим в дружеском молчании, которое могут делить только люди, знавшие друг друга почти всю жизнь, пока ведущая новостей не переходит к истории о вакцинах.

– У тебя есть попкорн для микроволновки? – спрашивает Кейли в перерыве на рекламу.

– Ты это серьезно? Знаешь, как вредна для тебя эта штука?

– О господи, опять началось!

Она закатывает глаза.

– Он содержит этот химикат, диацетил, который вызывает повреждения легких. Фабричные рабочие, которые делают попкорн, поражены болезнью, которая называется попкорновое легкое, потому что целыми днями вдыхают пары.

– Я не собираюсь его нюхать, – заверяет она, качая головой. – Ты слишком часто смотришь новости.

Она берет пульт и выключает телевизор.

– Ты в жизни не поверишь, что устроила сегодня Памела.

– Сбросила одежду и бегала из класса в класс с воплем «Британцы идут»?

– Нет.

– Тогда ты права. Я действительно не представляю.

– У тебя есть виски?

Я киваю на угол комнаты.

– Бери сама.

Она встает и шлепает к шкафчику со спиртным. После чего начинает описывать последнюю выходку своей коллеги.

– Она нашла в Канзасе какую-то конференцию по методике преподавания, которой одержима. Реджиус? Реджо? Не помню. И предложила Вудсу, чтобы туда поехали все учителя начальной школы. В Канзас. Какого хрена мне приспичит мчаться в Канзас? Почему эта конференция не может проходить в более приличном месте?

Она задумчиво прихлебывает виски.

– Вроде Вегаса. Я бы просто полетела в Вегас!

Пока она говорит, я сажусь в то, что Джей называет моей позой психотерапевта, и гадаю, не олицетворяет ли Кейли теорию Фрейда относительно отрицания негативных качеств своей личности с переносом их на других. Но личные качества Памелы кажутся не настолько уж негативными. Она нечто вроде предприимчивого дельца. Может, есть в ней что-то от подлизы. Но она – человек страстный и, очевидно, любит свою работу. Конечно, я никогда не скажу этого Кейли, потому что Кейли ненавидит ее. А это означает, что я тоже обязана ненавидеть ее. Из солидарности.

Вот чем хороша Кейли. Не ненавистью. Преданностью. Во втором классе, когда у меня была ветрянка, она пришла и смотрела вместе со мной «Каратэ-пацан», снова и снова, пока не позвонила ее мать и не заставила идти домой. Было лето, и это означало, что она могла бы кататься на велосипеде или лежать на заднем дворе, пытаясь немного подкрасить солнцем мертвенно бледную кожу, медленно превращавшуюся сначала в розовую, потом в красную (она никогда не загорает), но она сидела взаперти со мной и Ральфом Мачио. А когда у меня обнаружили рак, она снова была со мной. В то время, как большинство моих друзей растворились в пространстве во время лечения (да, книги и блоги о раке предупреждали об этом), она появлялась чаще обычного, вооруженная гламурными журналами и подробностями ее последних бурных романов. Лишь бы отвлечь меня от боли.