Криста Вольф - Московские дневники. Кто мы и откуда…

Криста Вольф, Эрвин Штритматтер, Анна Зегерс и Отто Готше

Высота 2400 м, поля как расплывчатые пятна воды. Прекрасная, слегка мглистая погода до Вильнюса. По обыкновению, обильный обед. Посадка, хотя и при небольших порывах ветра, практически не доставила мне неприятностей. В туалете не работает смыв – как и два года назад, и, как тогда, лежит брусок красного мыла. Застольный разговор: судя по статье в «Нойес Дойчланд», у советских писателей точь-в-точь такие же проблемы, как у нас. Я вставляю: «Надеюсь, на чуть более высоком уровне!» Готше и Штритматтер возражают. Готше разъясняет принципы нашей литературной политики: «Наши больше пропагандируют, обходят молчанием отщепенцев, давая им почувствовать непостоянство славы».

Вильнюс – Москва. Облачные поля, фантастические фигуры. Вверху, в направлении невероятно синего неба, облачные башни и гряды резко очерчены, внизу их края расплываются. Отчасти позади – сизые дождевые и грозовые фронты. Пропеллер, вот это я уже подзабыла, на высоких оборотах становится почти невидим, превращается в мерцающий, желто-белый прозрачный круг, описываемый лопастями. Высота 3000 м.

В Москве прошел дождь. На аэродроме множество самолетов, в том числе «Ту». Встречают нас Стеженский и Собко, очень мило. Шампанское. По дороге в Москву машина обгоняет 300 любителей-марафонцев, тренирующихся к спартакиаде. А дальше огромное кольцо новых домов. Еще недостроенное, но уже заселенное. Новая широкая улица ведет через двухэтажный мост (внизу метро).

Мой статус, конечно, во многом неясен: Стеж. везет меня в немецкое посольство, где воскресный дежурный выдает мне деньги, однако жилье предоставить не может. Возвращаемся. В «Москве» [в гостинице «Москва»] дело улаживается, огромное здание, отлично.

Разговор за столом с Анной Зегерс (которая очень сердечно со мной здоровается), Карллюдвигом Опицем, Штр. [Штритматтером], Го. [Готше], Стеж. [Стеженским]. Зегерс подбивает Готше что-нибудь рассказать; Го. рассказывает кое-что о подпольной работе. Заходит речь об использовании техники: писать на магнитофон или нет? Анна говорит, что постеснялась бы выходить к людям с микрофоном, чтобы записывать свои высказывания. (Я тоже.)

Анекдот Стеженского: во время Ташкентской конференции [3] Имеется в виду Конференция писателей стран Азии и Африки, состоявшаяся в Ташкенте 7—13 октября 1958 года. ночью его будит звонок с аэродрома: прибыли трое негров, денег у них нет, нужно разместить. Двухместный и одноместный номера в отеле; вся троица закутана в пестрые хламиды, их распределяют по номерам. Наутро выясняется, что один из постояльцев двухместного номера – женщина. Стеженский заключает: «Ну что ж. Жалоб, однако, не последовало. А это главное!»

№ 2: Старушка в первый раз приезжает в Москву и видит на крышах домов лес крестообразных телевизионных антенн; «Боже мой! – восклицает она. – С каких это пор людей хоронят на крышах?»

Еще целый час вверх-вниз по улице Горького, до ГУМа и Красной площади. Красиво. Воскресный вечер и люди, люди. Одеты уже чуть получше, чем два года назад. И витрины получше. Висячие замки на каждом магазине. Собак нет, как замечает Опиц. В квартирах для них нет места. Го. рассказывает о прежних поездках, в том числе двадцатых годов.

Только что перезвон кремлевских курантов по радио. Полночь.

В книжке издательства «Реклам» с сочинениями Горького вычитала: «Любовь – основа культуры, голод – основа цивилизации».

Канцелярия: собака у дверей.

Спенсер: «Из свинцовых инстинктов не сделаешь золотого поведения».

Горький это оспаривает.

В гостиничном вестибюле встречаем Нонешвили. Говорить по-русски я не решаюсь. Но он дарит мне большую шоколадную монету.

Вечер накануне отъезда. Стало быть – совершенно вопреки моим принципам, – я пока не написала ни строчки. Слишком мы забегались. Да и теперь приходится сперва преодолеть изрядное внутреннее сопротивление.

Сначала казалось, что поездка пройдет очень буднично и бесполезно. Съезд – понедельник, вторник, среда, четверг, утро пятницы, утро субботы – сплошное, весьма жестокое мучение. Доклад Суркова скучный, невнятный, затянутый, формалистический, таковы же и дискуссионные выступления. Подчеркнуто правильные заявления, отчетные доклады, но ни одного решительного прорыва в нужном направлении. Любопытно: из 468 делегатов (всего писателей 5600) только 38 начали писать после 1946 года. Серьезное преобладание стариков. И – могу объяснить это себе только как пережиток минувших времен – отсутствие смелости иметь собственное мнение. Есть и исключения: Рюриков, Смирнов, новый главный редактор «Лит. газеты», он один говорил без готового конспекта. Остальные ораторствовали мимо друг друга. Эрвин сочиняет: