Алексан Аракелян - Я из Ленинакана

Мой дядя пошел в школу. На первом занятии он блеснул детским максимализмом, когда учительница начала описывать прошлую и нынешнюю жизнь, и во главе – плохого царя и нового хорошего вождя, дядя встал и запротестовал, сказав, что их царь, может быть, и плохой, но бабушкин царь был очень хороший. Бабушку вызвали в школу. Ей повезло, потому что ее сына знал лично Л. Берия, и ее оставили в покое.

Центр города находился как бы в углублении и назывался вар (вниз). Когда тебя спрашивали, куда ты идешь, ты говорил вар, т.е. – на площадь. Мне было лет семь, с бабушкой мы отдыхали в Москве. В метро мы познакомились с туристами из США, армянами. Одна очень древняя бабушка в брюках, это я хорошо помню, потому что наши бабушки и тетушки не ходили в брюках, спросила меня: «Ленинаканцы еще ходят вниз?» От площади расходились дома. Они были построены из черного туфа. На многих домах были фронтоны с поразительной резьбой на камне.

В Ленинакане появились машины, но еще ходили фаэтоны. Они были и в мое время. Они оставались долго, пока не умер последний фаэтонщик. Они стояли у рынка вместе с такси. Они стоили столько же сколько, сколько и такси, и мы с тетей один раз поехали домой на фаэтоне.

От площади наверх был разбит парк имени Горького, этот парк был еще до Горького, но я помню его как парк имени Горького. Наверху была площадка с эстрадой, где по субботам и воскресеньям играла духовая музыка. На этой площадке раньше отдыхали офицеры, советники и купцы. Ремесленники слушали, в основном, грустную музыку и заказывали дудукчи. Один из них играл мелодию, а двое или еще один создавали как бы звуковой фон – это трио называлась даста, а те кто создавали фон – держатели дама. По субботам они заказывали фаэтон, брали вино и выезжали за город, и брали с собой дудукчи. Они говорили в основном о дружбе и о семье. Семья – это было все, для чего они работали и жили, пока не пришла революция. Кроме оркестров, которые начали заводить почти все организации, нужна была и другая музыка, потому что вырастало новое поколение, которое вместе с весной революции запустило в свое сердце и весну любви. Там, где ты заказывал музыку для грусти – дудук – появился аккордеон, певцы, и местные поэты начали создавать песни о любви, и ленинаканцы начали сходить с ума, потому что пустили к себе любовь и поэзию. Любовь и поэзия требовали музу. Музой, кроме официальных ценностей революции, могла быть только женщина. Красивых женщин было немного, если не сказать, что их было мало и все были в них влюблены, а так как они не могли выразить это, потому что любовь душила их и они могли только мычать или стонать, то они шли в центр, который назывался центром «Рабочего искусства». Они заказывали музыку и отправляли группу с певцом, чтобы они выразили его чувство под балконом или окном любимой. У ленинаканцев свой диалект, он жесткий и грубоватый, по сравнению с литературным армянским языком, не говоря уже о диалектах южных районов Армении или армян, проживающих за границей.

По-ленинакански центр назывался «Рабиз», получив зарплату, и выжатый любовью, он решался пойти туда.

– Здравствуйте, – несмело говорил он, входя в дверь.

В маленьком помещении всегда сидели несколько бригад на все случаи жизни. Здесь были дудукчи, которых, в основном, приглашали на панихиды и на похороны. Аккордеонисты, барабанщики, кларнетисты и певцы для свадеб, крестин, и для романсов. Смотря на него, они уже понимали, чей он клиент. Старший подзывал его:

– Иди сюда, сынок. Скажи, что хочешь.

– Люблю (сиремга), – отвечал он. – Так люблю, что схожу с ума, а она об этом не знает, хочу, чтобы вы спели у ее окон, чтобы она узнала, как я ее люблю.

– Кто она?

– Ее зовут Анаид, дочь уста (мастера) Волода, кузнеца.

– Хорошо, сынок, сейчас как раз свободна лучшая группа (даста). Ты сколько песен хочешь, чтобы они спели?

– Не знаю, а сколько стоит одна песня?

– Сколько ты получаешь, сынок?

– Шестьдесят рублей.

– Сколько ты можешь дать?

– Я все могу отдать.

– А как ты будешь жить целый месяц?

– Я не могу без нее жить.

– Одна песня стоит десять рублей, давай две песни, или три. Тебе надо еще месяц жить. Если ей понравится, тогда ты закажешь еще.

– Хорошо.

– Ашот! – кричит он. – Ты иди, сынок, пока оплати.

Подходит Ашот.

– Слушай, Ашот, на дом уста Волода опять заказ.

– Этот баран?! Мы почти каждый день там поем.

– Тебе, что плохо, что у тебя есть работа?

– Нет, не плохо. Жалко, что мало красивых девушек.