Михаил Блехман - Небеса в единственном числе

На этот раз в галерею – мою, картинную – решила не заходить. Пошла с вокзала к себе домой мимо кинотеатра – забыла название, вечно я забываю. На афише было написано «Мольба». Народу в кассы не было, народ с утра на пляже. Я тоже пойду, вот только отвечу на вопросы Сергея Викторовича.

– Что такое перестройка? – сказал Сергей Викторович.

Нет, он сказал с большой буквы:

– Что такое Перестройка?

С утра я знала, как нужно ответить, но подумала о полированном столе и ответила неверно.

– Перестройка, – сказала я, – это чтобы проверять сочинения вовремя и чтобы все умели говорить по-английски и читали с удовольствием.

«А так у тебя удовольствий меньше, чем сочинений», – намекнула бы Агальтинова, отпивая «Театрального».

– А вы сами уже перестроились? – спросила Ирина, наверно, всё-таки Васильевна. Никак не могу вспомнить, даже досадно.

Я вздохнула. Не так, как тётя Валя, но всё-таки вздохнула.

Хоть здесь нет очереди! Я купила билет у кассирши, похожей на тётю Валю до перепуга, и вошла в кинозал, к счастью, абсолютно пустой.

– Перестройку, – подсказал Сергей Викторович, – нужно начинать с себя.

– Мама, не давай мне больше манную кашу, пожалуйста.

Чего только не вспомнишь с первого этажа до нашего пятого!.. Если бы не Даня, я бы никогда не перестроилась, наверно. Так бы и стояла во фрунт перед полированным столом с замдеканшей и комсоргшей, не говоря уж о Сергее Викторовиче.

Интересно, как там часы? Уже висят или всё ещё лежат, вернее, валяются?

Я была одна в кинотеатре.

Не одна, конечно. Кроме меня – или я кроме них – был этот жуткий жирный дьявол, мерцающий между светом и тенью и ухмыляющийся девушке в белом:

– Жизнь – это жирный кусок мяса!

И огромное поле, где роют ямы, будущее кладбище, к которому – я видела – подъезжает автобус, и из него выходит бесчисленная толпа с цветами, а мы убегаем от них в кафе, где подают горячий шоколад, – не какао – эка невидаль какао, а именно настоящий горячий шоколад. И над нами мужской голос читает стихи Важи Пшавелы в переводе Николая Заболоцкого. И вдруг одна из женщин шепчет своей соседке совсем не тёти-Валиным шёпотом:

– Зачем мне эти стихи?!

Умение создать толпу – нередкое искусство. Их не было – и вдруг они тут, прямо передо мной. Помогают рыть ямы, не дают услышать девушку в белом. Впрочем, она всё равно молчит – и ждёт нас, в надежде на то, что столик не занят и мы пригласим её на горячий шоколад или коктейль «Театральный».

Два старинных з амка сомкнулись над узкой, пыльной тропинкой, та вспылила от неожиданности – или от порыва чёрно-белого ветра, – вспылила с таким пылом, словно она и не тропинка вовсе, а длинная, вьющаяся старинным свитком дорога, и на свитке этом – загадочно-округлые буквы, такие же вьющиеся, как укрывшаяся под з амками-ладонями древняя тропа, на которой они написаны. Каждая буква – крохотный старинный свиток.

Стихи не стихают до самого пятого этажа, до самого дома в котором я живу в моём морском городе с таким устаревшим и неустаревающим женским именем.

– Привет! – поцеловал Саша меня и Даню.

Часы по-прежнему лежали в углу вместо того, чтобы висеть на стене, на кухне.

– Папа, скажи «Пенин»! – попросил Даня.

– Знаю, – усмехнулся Саша. – Ты скажешь, мой папа – Ленин.

– Не твой! – веско возразил Даня. – А мой.

Саша в очередной раз положил свою душеуспокоительную газету не на письменный стол, как я много раз просила, а в кресло, – и спросил, наклонив голову, чтобы Дане было видно:

– Гражданин Бондарев, покажите, где у меня лысина.

Даня расхохотался, я тоже:

– В мыши главное не цвет, а суть.

Саша снова поцеловал меня, на этот раз убедительнее:

– Какие новости в очаге всё менее вражеской культуры? Все ли представители стройных рядов на сегодня перестроились?

Я с умеренной радостью – до завтрашнего утра – избавилась от сумки с сочинениями, а также с «Октябрём», и мы пошли было на кухню есть харчо, который я сварила до работы. Но в дверь позвонили, и сосед Марк Семёнович позвал:

– Аня, тебя к телефону!

Звонили обычно мне, Саше почти никогда не звонили, разве что с работы. Но это и понятно, ведь у него, к моей радости, не было Вадика. То есть, скажем, Вики или совсем уж Дуси. А что? Я знавала тех, у кого были даже Дуси, не говоря уж о Виках.

– Анюта, я уже на вокзале, – сказал Вадик. – Пока! Не скучай.

– Ты правда не хочешь, чтобы я скучала? – уточнила я.