Жан-Клод Мурлева - А еще я танцую

Кстати. Если я верно поняла, вы пока что не намерены возвращать мне пакет? Не знаю прямо, что и сказать. Хотя нет, знаю. Пусть полежит там, куда вы его определили.

Долго смеялась по поводу «кости в горле». Еще никто никогда не сравнивал меня с костью. К сожалению, автопортрет, которым я с вами поделилась, абсолютно достоверен. В старших классах школы я изрядно настрадалась от жестоких насмешек так называемых подружек.

Судя по тому, что я знаю о вас, к вам это ни в коей мере не относится, но рассчитываю на силу вашего воображения: вы наверняка легко сможете представить себе, что должна испытывать ученица пригородного коллежа, если ее внешность не соответствует принятым модным канонам. Унижения и издевательства могли меня сломить, но я предпочла заснуть. Погрузиться в глубокий наркоз. Хотя некоторые недавние события вывели меня из долгого забытья, и сейчас я снова хочу жить полной жизнью. И поэтому – да! – я пою. (Хормейстер предлагает нам самый широкий репертуар – от госпела до православных литургических песнопений, не говоря уже про народные песни; он очень хороший специалист.) А еще, представьте себе, я танцую! И мне глубоко наплевать, если кому-то я напоминаю слона или бегемота. Советую и вам попробовать. Потерянного времени не вернешь, но можно попытаться не терять его впредь: потому-то я и решилась переезжать. Вещи я еще не паковала, зато приступила к большой разборке – и в прямом, и в переносном смысле, – так что пакет, который я вам отправила, в некотором смысле есть результат предпринятых мной усилий по сортировке разнообразных скопившихся вещей.

Если вас снова одолеет бессонница, дайте мне знать: я умею готовить целебные травяные настои – помогают практически от всех недугов.

От кого: Аделина

Кому: Пьер-Мари

Опять я. Пока ездила кое-что по-быстрому купить в соседний городок (он называется Мурон [1] Дословно: умремте (фр.). – честное слово!), мне стало совестно за свое последнее письмо. «Слишком длинное! – ругала я себя. – И слишком личное!» Так вот, чтобы вас успокоить: в реальной жизни у меня полно друзей, и мужчин, и женщин. Все.

От кого: Пьер-Мари

Кому: Аделина

Дорогая Аделина!

Прекратите угрызаться (так говорят?)! Вы нисколько меня не обеспокоили. И письмо ваше было не таким уж длинным. Будь я погружен в сочинение своего лучшего романа, еще мог бы на вас разозлиться. Такое со мной часто случалось, и я мечтаю, чтобы случилось вновь: настолько отдаться работе, чтобы воспринимать все остальное как непростительную трату времени. Клянусь вам, это ни с чем не сравнимое наслаждение – чувствовать, что книга продвигается вперед галопом. Увы, в настоящий момент ничего подобного не наблюдается. Я сейчас не работаю ни над чем. Моряки называют подобное состояние мертвым штилем (ноль баллов по шкале Бофорта). А что касается внутренней свободы , которой вы завидуете, то я от нее охотно отказался бы, настолько ее ненавижу. Я бы с куда большим удовольствием поддался самообману и закрутился в вихре выдуманной истории. Но нет – на горизонте полная тишина. Ни дуновения ветерка. Ладно, хватит. Не хочу надоедать вам своими проблемами. Лучше признаюсь (вот какой я смелый!), что радуюсь, когда вижу в электронном ящике новое письмо от вас.

Нет, в Сарте я не бывал. А надо? И да, вы правы, я никогда не переношу действие своих романов туда, где сам живу. Хотя департамент Дром – симпатичное местечко. Но превращать его в декорацию для своих литературных опусов – ни за что! Сам не знаю почему. Если честно, я не умею отвечать на такие вопросы. Стоит мне услышать: «Почему?..» – как во мне все сжимается. Люди по большей части считают меня гораздо умнее, чем я есть на самом деле. И меня так и подмывает им сказать: «Ну да, мне удалось сочинить несколько читабельных романов, но, умоляю, не спрашивайте, как я это сделал! Если бы объяснить, как пишется роман, было легко, то и сочинить его ничего не стоило бы, а это довольно трудно». Боже мой, до чего это трудно!

Сочувствую той не похожей на остальных девочке, какой вы когда-то были. Воображаю, как вы страдали и плакали от отчаяния. Подростки в определенных обстоятельствах способны вести себя как маленькие фашисты. Сам я толстяком не был. Зато был чрезвычайно, ужасающе, безнадежно, непоправимо… робким. Особенно с девочками. Но боялся я не того, что они скажут мне «нет» (уродом я тоже не был); я боялся услышать от них «да». И делал вид, что они меня не интересуют. Иногда я представляю себе всех хорошеньких девчонок, которые могли стать, но не стали моими… А ведь я мог бы обнимать их, целовать в губы, ласкать и заманивать в постель – брюнеток, блондинок, толстушек, худышек, белокожих и загорелых… А вместо этого подыхал от одиночества. Стоит вспомнить, голова идет кругом. Вот. Нет в жизни счастья, правда?