Джон Дэвид Калифорния - Вечером во ржи - 60 лет спустя

Если вдуматься, здесь вообще много странного. Взять хотя бы телик на книжной полке. Выглядит необычно; толком объяснить не берусь, но сразу видно, что необычный. То же самое могу сказать и про кухню, напичканную всякими прибамбасами. Многие вообще непонятно зачем нужны. На кухонной стойке, к примеру, угнездилась какая-то печка, только маленькая и на телевизор смахивает – разве не странно? А когда я в ванной включаю свет, чтобы еще раз посмотреться в зеркало, вижу, что все туалетные принадлежности – как бы это сказать? – больно уж кондовые. Вот-вот, и все остальное такое же – кондовое. Невольно задумываюсь: куда же меня занесло в этом сне? Не иначе как в Германию.

А может, на борт космического корабля – тоже неплохо.

Глядя в зеркало, начинаю вроде бы узнавать себя – отдельные черточки. Сперва не замечал, а теперь вглядываюсь в какую-нибудь одну черту до рези в глазах и вроде бы частично вижу себя под этой стариковской личиной.

Вот интересно: я раньше не представлял, каково быть стариком; даже хорошо, что сейчас выдалась возможность это испытать, пока до старости еще далеко. Похоже, надо массу всяких сведений усвоить, чтобы к старости подготовиться. Я что хочу сказать: не дай бог стать таким, как старик Спенсер, шаркать по дому в халате и выставлять напоказ свою дурацкую грудь. Но теперь у меня досады на него поубавилось, а все благодаря тому, что со мной произошло. Причем не только в этом сне, хотя он тоже познавательный. К примеру, когда я нагибаюсь, в коленях боль адская, да и поясницу все время ломит, а когда хочу сделать глубокий вдох, в груди будто преграда какая-то вырастает.

По-моему, старость – это как заброшенная, ветхая хижина, с которой всем одна морока. Снести ее – и дело с концом: кому охота перебирать скрипучие половицы, латать прохудившуюся крышу. Но все это хрен поймешь, если на собственной шкуре не испытаешь. Так что сон этот не вредно досмотреть. И все равно, когда я состарюсь, как мистер Спенсер, ни за что не буду расхаживать в халате на голое тело и выставлять напоказ морщинистую цыплячью грудь.

Если я реально чувствую именно то, что чувствую, то, доложу я вам, такого у меня не случалось не знаю с каких пор. Единственно, что плохо, не считая скуки, – живот подвело. Я голодный, как полчище… этих… ну… не знаю кого; в общем, голодный как черт. В принципе, я мало ем, особенно на завтрак, но сейчас бы тюремную стену прогрыз, если б ее построили из хлеба с сыром. Можно подумать, сто лет маковой росинки во рту не было.

Закрываю глаза и рисую себе тарелку с теплыми тостами, яичницу с беконом и здоровенный стакан апельсинового сока. Вижу так явственно, что даже запах чувствую, но как только глаза открыл – все испарилось. Закрываю глаза, делаю вторую попытку. Добавляю яблочный пирог, мысленно ставлю все это на поднос, который уже ждет на столе, и открываю глаза. И что вы думаете: на столе ничего, кроме фотографий. А классно было бы закрыть глаза и пожелать, чего душе угодно. Ну не въезжаю я в этот сон, мне бы инструкцию какую-нибудь или учебник. Придется действовать на свой страх и риск.

Тащусь на кухню, открываю крошечный холодильник, а в нем почти пусто, если не считать каких-то склянок – я такое под страхом голодной смерти в рот не возьму, честное слово. Захлопываю дверцу и вижу, что к ней снаружи прилеплена бумажка, разграфленная цветными клетками, в которых что-то написано, примерно как для партии в бридж или типа того, а в одной графе сказано: «Завтрак: 1-й этаж, 7.00—10.00». И на том спасибо, хоть червячка заморить.

Распахиваю шкаф, но больше не жду, что одежда вылетит сама собой и на меня натянется. Не хотелось бы в этом сне носить чужие вещи, но выбора, похоже, у меня нет. Вообще-то я не брезгливый – микробы там и все такое, просто неохота даже во сне чужое нижнее белье надевать. Говорите, что угодно, мол, сноб, то да се – ну не могу я; и если хотите знать, наяву тем более чужие трусы не надену.

Достаю из шкафа какие-то вещи, одеваюсь. Рубашка в голубую полоску выношена, похоже, до состояния марли. Сначала я удивился, что вся одежда мне впору, но потом вспомнил, где нахожусь, и уже думаю, что ничего особенного в этом нет.

Туфли выбираю самые нейтральные, что не так-то просто: обувь сплошь стариковская; перед уходом предпринимаю безнадежную попытку пройти сквозь закрытую дверь.

Прикрываю за собой дверь и оказываюсь в коридоре. Насколько можно судить, это заведение – нечто среднее между больницей и гостиницей: ковры с густым ворсом, обои с крупным цветочным рисунком от пола до потолка. Единственное, что говорит в пользу больницы, – это поручень, который тянется вдоль всей стены к лифту.