Саймон Скэрроу: Добыча золотого орла

– Прощай, центурион, – прозвучал у самого его уха хриплый шепот. Сказано это было по-кельтски.

Катон резко опустил голову и вцепился в сдавливавшее его горло предплечье зубами, прокусил кожу и глубоко впился в татуированную плоть. Его противник еле сдержал рвавшийся из груди вопль боли, но хватки не ослабил. Катон почувствовал, что от нехватки воздуха у него начинает кружиться голова, и стиснул челюсти с такой силой, что прокусил руку и сомкнул их, а в его полном крови рту оказался еще и теплый кусок плоти. Враг охнул от боли, но горло продолжал сдавливать с неослабевающей силой.

Катон понял: если он немедленно не предпримет что-нибудь еще, ему конец. Опустив руку вдоль тела, он завел ее за спину, ухватившись пальцами за ткань штанов противника, нащупал промежность и что было сил сдавил пальцами мошонку. Одновременно он резко откинул голову назад, нанеся удар шлемом по лицу, и услышал хруст сломанной вражеской переносицы. Раздался стон, и хватка ослабла. Только на миг, но этого оказалось достаточно. Катон оторвал руку от своего горла, скатился с противника и в одно мгновение оказался на ногах, в низкой стойке, готовый к схватке. Локтях в четырех перед ним, возле поваленного ствола, сложившийся пополам Каратак стонал, зажимая руками промежность. Из разбитого носа и прокушенной руки лилась кровь, а потом, от невыносимой боли, его вдобавок еще и вырвало. В таком состоянии он не представлял собой для Катона ни малейшей угрозы, и центурион выпрямился, осторожно массируя горло, огляделся, увидел свой меч и двинулся за ним.

Когда Каратака перестало рвать, он, морщась, привалился спиной к древесному стволу и вперил в Катона затуманенный болью, полный горечи и ненависти взгляд, в котором через некоторое время промелькнуло узнавание.

– Я тебя знаю.

Катон кивнул, развязал кожаные крепления и стянул с пропотевшей головы тяжелый металлический шлем. Каратак рыгнул.

– Мальчишка-центурион… Мне надо было тебя убить.

– Наверное.

– Правда ведь, забавно все обернулось? – пробормотал вождь и скривился от очередного приступа боли.

– Забавно? – Катон пожал плечами. – Нет, ничего забавного. Даже близко к этому нет.

– Похоже, у римлян плохо с чувством юмора.

– На мой взгляд, было слишком много смертей. Мутит меня от этого.

– Теперь к ним добавится еще одна, и все кончится.

Катон покачал головой:

– Нет. Ты теперь мой пленник, и я доставлю тебя к своему легату.

– Вот как, – слабо усмехнулся Каратак. – Ну, конечно, таково римское милосердие. А по-моему, лучше умереть здесь, чем быть принесенным в жертву в ходе победного торжества твоего императора.

– Никто не собирается приносить тебя в жертву.

– Дураком меня считаешь? – буркнул Каратак. – Думаешь, мой народ забыл, что ваш Цезарь сделал с Верцингеториксом? Нет уж, я не дам провести меня по вашему Форуму связанного, как обычного преступника.

– Этого не случится.

– Ты уверен?

Катон пожал плечами:

– Не мне решать. Давай-ка лучше я помогу тебе встать. Но без фокусов, понял?

Зайдя сзади, Катон осторожно поддержал вождя со стороны здорового плеча, помогая ему встать с бревна. Правда, это стоило ему такого приступа боли, что некоторое время он мог только скрежетать зубами.

– Я не могу идти. Дай мне умереть здесь… прошу тебя, римлянин.

Глядя на то, что осталось от человека, который два года подряд вел против Рима кровопролитную, изнурительную войну, Катон думал о том, что этого пленника, несомненно, станут рассматривать как трофей. Клавдий будет похваляться, демонстрируя его в оковах чужеземным послам и владыкам. А когда ему это надоест, позабавит напоследок римский плебс, выставив пленника на гладиаторских играх, где тот и найдет свой конец.

– Я пощадил тебя, римлянин, – промолвил Каратак с мольбой во взоре. – Я сохранил тебе жизнь. Так дай же мне по крайней мере самому выбрать, как умереть.

– Ты собирался сжечь меня живьем.

– Это неважно. – Он поднял руку и указал на Катонов меч. – Прошу тебя.

Катон смотрел на этого воина, некогда самого могущественного из племенных вождей острова, а ныне разбитого и сломленного. Плачевное зрелище… Поняв, что испытывает жалость, Катон сам себе подивился: с какой стати ему жалеть человека, выказавшего себя жестоким, безжалостным врагом? Но, так или иначе, он принимал все происходящее близко к сердцу с каким-то особенным чувством, словно унижение давнего врага влекло за собой своего рода утрату. Катону захотелось помочь ему завершить свой путь достойно, упокоиться с миром, а потому он невольно глянул на свой меч.