Маргерит Дюрас - Вице-консул

Вице-консул облокотился на балконные перила, голос его дрожит, стиснутые кулаки прижаты к лицу.

– Не важно, «Blue Moon» или нет, эта женщина не имеет… предпочтений, вот что… важно… вы или я… с глазу на глаз мы можем делиться такими вещами, я нахожу ее очень… очень притягательной.

Чарльз Россетт не отвечает. Гаснут фонари на проспекте.

– Я много промашек допустил на вчерашнем вечере, – продолжает вице-консул, – хочу попросить у вас совета, как мне это загладить?

– Не знаю.

– Как… совсем?

– Да, уверяю вас. Она такая… замкнутая, мне ничего о ней не известно, вот сегодня утром… – Я говорю ему то, что говорить не следовало, думает про себя Чарльз Россетт, но от нетерпения вице-консула на откровенность тянет неодолимо, – когда провожала меня до ворот, вдруг заплакала… без видимой причины… так и не сказала почему… и во всем она такая, мне кажется…

Вице-консул отводит от него взгляд, берется за балконные перила и стискивает их.

– Вам повезло, – говорит он, – заставить плакать эту женщину.

– Вы о чем?

– Да слышал я… ее божественные слезы!

Чарльз Россетт бормочет что-то невнятное, мол, ошибка, это не он, он уверен, не он заставил плакать Анну-Марию Стреттер. Вице-консул смотрит на него, снисходительно улыбается, он счастлив.

– Вы должны замолвить ей слово обо мне, когда снова с ней увидитесь, – говорит он. И вдруг смеется. – Я больше не могу, Россетт, мне нужна помощь, у вас нет причин помогать мне, знаю, но я на пределе сил…

Как он лжет, думает Чарльз Россетт.

– Поезжайте в Бомбей.

И тут Жан-Марк де Н. наконец говорит до странности легкомысленным тоном:

– В Бомбей я не поеду… Да, вот вам, съели?.. – И опять смеется. – Я питаю к ней некое чувство, поэтому не поеду в Бомбей. Говорю вам об этом так настойчиво, потому что впервые в жизни женщина внушила мне любовь.

Чарльз Россетт не может слышать такое, просто не в силах.

– Не знаю, я столько раз видел ее по утрам в садах, и потом, прошлой ночью, когда она со мной заговорила… Надеюсь, вам не слишком неприятно…

– Ну что вы…

– Я должен был рассказать вам об этом, не правда ли, я подумал, что вы, наверно, увидите ее раньше меня, а я… я сейчас ничего не могу сделать. Я немногого хочу, просто видеть ее, как все, быть там, где она, молчать, если так надо.

Какая жара, уже, ранним утром, туман горяч, Чарльз Россетт уходит в комнату, желая одного – бежать отсюда.

– Ответьте мне, – просит вице-консул.

– Ответить нечего, вам не нужны ходатаи. – Он так зол, что смелеет. – И вообще, я не верю ни одному вашему слову.

Стоя посреди комнаты, вице-консул смотрит на Ганг. Чарльз Россетт не видит его глаз, только изогнутые в гримасе губы – смеется, что ли? Он ждет.

– Зачем тогда, по-вашему, я это говорю?

– Возможно, чтобы самому в это поверить. Но, сказать по правде, не знаю, я был, наверно, излишне резок, просто устал.

– Вы думаете, любовь – плод нашего воображения?

Чарльз Россетт кричит, что ему пора, но не уходит. Снова заводит речь о Бомбее. Это неразумно: пять недель такого ожидания, и вдруг… Вице-консул предлагает продолжить разговор вечером, ему бы хотелось, чтобы они вместе поужинали сегодня в клубе. Чарльз Россетт отвечает, что это невозможно, он уезжает на два дня в Непал. Вице-консул поворачивает голову, смотрит на него и говорит: врете. Чарльз Россетт вынужден поклясться честью, что едет в Непал, – и он клянется.

Больше ничего не происходит между ними. Долгое молчание, прерванное, лишь когда Чарльз Россетт уже берется за ручку двери, парой неловких фраз о сумасшедшей, что плавает в Ганге, любопытно, а он ее видел? Спрашивает Чарльз Россетт.

Нет.

Знает ли он, что это она поет ночами?

Нет.

Что она почти все время здесь, поодаль на берегу Ганга, что ее тянет туда, где белые люди, словно по какому-то наитию, любопытно… она даже не пытается с ними заговорить…

– Смерть в непрожитой жизни, – произносит наконец вице-консул, – но она никогда не будет вашей? Вы об этом?

Об этом, может быть, да.

Они едут среди полей, рисовых полей Дельты, в сумеречном свете, по прямой дороге.

Анна-Мария Стреттер уснула на плече Майкла Ричарда, он обнял ее одной рукой, поддерживая. Ее ладонь лежит в его ладони. Чарльз Россетт сидит по другую сторону от нее. Питер Морган и Джордж Кроун едут в черной «ланчии» Джорджа Кроуна, они встретились на выезде из Калькутты.

Далеко простираются топи, пересеченные во всех направлениях длинными косогорами. А по косогорам, куда ни глянь, тянутся вереницы людей с голыми руками. Горизонт – прямая линия между землей и небом, как до деревьев или после потопа. Иногда, словно не здесь, в просветах между грозами, сквозь которые они проносятся, синеют ряды пальм, вздымаясь из воды. Люди идут, в руках у них мешки, ведра, дети или ничего нет. Анна-Мария Стреттер спит, чуть приоткрыв рот, ее невесомые веки время от времени приподнимаются, она видит, что Чарльз Россетт здесь, улыбается ему и снова засыпает. И Майкл Ричард тоже улыбается Чарльзу Россетту. Дух взаимопонимания.