Маргерит Дюрас - Вице-консул

– Очень трудно вполне представить его, – она улыбается, – я ведь женщина… Если и есть возможность, то разве что во сне…

– Попытайтесь при свете дня. Восемь часов утра, сады Шалимара пусты. Я не знаю, что вы тоже где-то есть.

– Я представляю, только немного, совсем немного.

Они умолкают. В его и ее глазах заметили какое-то общее выражение, одно и то же внимание, быть может?

– Утешайтесь мыслью, что каждый из нас – просыпающийся паяц.

Она снова чуть отстраняется от него, но не смотрит – она ищет слова.

– Можно сказать, – говорит она, – я не думаю, нет.

– Вот именно.

Чарльз Россетт предполагает, что они говорят о Бомбее, о его назначении, ни о чем другом, она не хочет, потому и говорит так много, лишь бы говорить, разговор ее выматывает, это видно.

– Мне бы хотелось, чтобы вы сказали, что представляете себе одно свойство Лахора – его неизбежность. Ответьте мне.

Она не отвечает.

– Очень важно, чтобы вы это себе представили, хоть на короткий миг.

Она чуть подается назад, как будто вздрогнув. Принуждает себя улыбнуться. А он не улыбается. Теперь и она тоже дрожит.

– Не знаю, как сказать… Есть в вашем досье слово «невозможный». Это то самое слово на сей раз?

Он молчит. Она снова спрашивает:

– То самое слово? Ответьте мне…

– Я сам не знаю, я ищу вместе с вами.

– Может быть, есть другое слово?

– Это уже не вопрос.

– Я представляю себе неизбежность Лахора, – говорит она. – Я уже вчера представляла ее себе, но не знала этого.

Вот и все. Они долго молчат. Потом он спрашивает, на этот раз нерешительно, очень нерешительно:

– Как вы думаете, мы можем что-то сделать для меня, мы вдвоем?

Она отвечает сразу и уверенно:

– Нет, ничего. Вам ведь ничего не нужно.

– Я верю вам.

Танец заканчивается.

Час ночи. Она танцует с Чарльзом Россеттом.

– Кто он?

– О! Мертвый человек…

Мертвый. Губы чуть взбухают, пропуская слово, влажные губы, побледневшие к концу ночи. Это ее приговор? Он не знает. Отвечает ей:

– Вы поговорили с ним, ему, наверное, было приятно. А я, это просто ужас, совершенно его не переношу.

– Думаю, не стоит и пытаться.

Он у буфета, смотрит на них оттуда. Он один.

– Ни к чему нам говорить о нем, – продолжает она, – это очень трудно, даже невозможно… Мне кажется, вам стоит задуматься над одной вещью: что иногда… катастрофа может разразиться далеко, очень далеко от того места, где она должна была произойти… знаете, как от подземных взрывов море выходит из берегов за сотни километров…

– Катастрофа – это он?

– Да. Образ избитый, конечно, но точный. Ни к чему доискиваться дальше.

Взгляд ускользает.

– Лучше думать так, – добавляет она.

Она не лжет, думает Чарльз Россетт, нет, только не она, я так хочу, чтобы она не лгала.

Лицо вице-консула снова спокойно. Посмотрите на него, он… олицетворяет отчаяние? Она говорит: нет. Это не ложь, она никогда не солжет.

Мадам Стреттер говорит правду.

Вице-консул пьет шампанское. Никто к нему не подходит, какой смысл заговаривать с ним, он все равно никого не слушает, все это знают, никого, кроме нее, жены посла.

Чарльз Россетт не отходит от Анны-Марии Стреттер, даже после танца. Она говорит ему: вот увидите, здесь не хуже, чем где-либо, пройдет время, можно, например, музицировать, останется единственная трудность – разговоры с людьми, но видите, мы с вами разговариваем…

Вице-консул между тем подошел ближе и наверняка все слышал.

Она смеется. Вице-консул тоже рассмеялся – в одиночестве. Вокруг шепчутся: смотрите, теперь он не стоит на месте, ходит от одной группы к другой, прислушивается, но ему как будто не хочется участвовать в разговорах.

Муссон. Гигиена в пору муссона. Надо пить очень горячий чай, чтобы отбить жажду. Ждет ли вице-консул нового случая, когда она освободится? В одной группе громко хохочут. Кто-то рассказывает историю, случившуюся под Новый год. Замечал кто-нибудь: друзей, которых заводят в Индии, вернувшись во Францию, забывают тотчас?

Они у стойки бара. С ними посол. Они разговаривают. Смеются. Вице-консул Франции стоит недалеко от них. Кто-то думает, что он ждет знака с их стороны: мол, присоединяйтесь, но они этого не хотят, еще бы, это тяжело. Чересчур тяжело. А кто-то считает, что он и так мог бы, если б захотел, присоединиться к ним, но он не желает, эту дистанцию между одним и другим мужчиной он, вице-консул из Лахора, сам хочет сохранить такой, какой она была сегодня весь вечер, здесь, – нерушимой. Вокруг шепчутся: он слишком много пьет, если это будет продолжаться… а какой он, когда пьян?