Тимур Вермеш - Он снова здесь

Чтобы вернуться к теме – от такого господина никто, конечно, не ожидает новостей, связанных с женским полом.

А преимущество эдак стодвадцатилетнего возраста главным образом тактическое: политический противник тебя вовсе не ожидает, и потому ты застаешь его врасплох. Противник рассчитывает на другой внешний вид или на иное физическое состояние, одним словом, он отвергает реальность, ибо не может быть того, чего быть не должно. Последствия такого отрицания реальности крайне “неприятны”: к примеру, вскоре после войны все действия национал-социалистического правительства объявили преступлениями, что абсолютно бессмысленно, ведь сам народ избрал это правительство. Вдобавок объявили, что “преступления” эти не имеют срока давности – пусть это хорошо звучит для ушей слезливых парламентских клопов, но я хотел бы посмотреть, кто через триста лет вспомнит сегодняшних правительственных каналий. Так вот, фирма “Флешлайт” действительно вскоре получила уведомление из прокуратуры о том, что туда звонили какие-то глупцы, а также поступили жалобы на вышеуказанные так называемые преступления. Но, разумеется, следственные действия тут же прекратились на основании того, что, во-первых, я не мог быть тем, кто я есть, а во-вторых, на правах художника я мог пользоваться гораздо большей свободой выражения, и так далее в том же духе.

Очевидно, что даже простые люди из прокуратуры разбирались в искусстве гораздо лучше, чем профессора Венской академии. Пусть нынешние – как и прошлые – прокуроры являются узколобыми юридическими тупицами, но они хотя бы могут опознать художника, когда его видят.

Когда около полудня я появился в своем кабинете, фройляйн Крёмайер рассказала мне об этом эпизоде, что я посчитал хорошим началом дня, поскольку именно сегодня решил раз и навсегда покончить с враждебностью газеты “Бильд”.

К моему неудовольствию, меня принудили обсудить выступление с дамой Беллини – процедура сия была мне глубоко противна, вдобавок Беллини притащила с собой юриста фирмы, а ведь известно, чего можно ожидать от юристов. К моему огромному удивлению, этот крючкотвор высказал лишь минимальные сомнения, которые дама Беллини решительно отмела со словами: “Мы все равно так сделаем!”

У меня оставалось еще немного времени, так что я вернулся в кабинет, столкнувшись в дверях с Завацки. Он сказал, что искал меня и оставил в кабинете первые производственные образцы, а кроме того, он уже радуется дню возмездия и прочее и прочее, что показалось мне раздражающе неуместным. К тому же я уже видел вчера образцы: кофейные чашки, наклейки, спортивные футболки, которые теперь именовались на американский манер тишотками. И все-таки я на сто процентов доверял воодушевлению Завацки.

– С 22:57 мы ведем ответный огонь! – весело сказал он.

Я промолчал в ожидании.

И он действительно добавил:

– С этого момента мы будем мстить словом за каждое слово!

Я расплылся в довольной улыбке и зашел в кабинет, где фройляйн Крёмайер усердно подбирала новый шрифт для речи. Я ненадолго задумался: а не разработать ли мне собственный шрифт? В конце концов, я создал эскиз ордена и символ для НСДАП – мотыгообразный крест в белом круге на красном фоне. И было понятно, что идеальный шрифт для национального движения лучше всего разработать мне самому. Но потом мне пришло в голову, что тогда в скором времени какие-нибудь работники типографии будут обсуждать, стоит ли печатать текст “полужирным гитлером”, и потому я отбросил эту идею.

– В образцах появилось что-то новое? – вскользь спросил я.

– В каких образцах, мойфюрыр?

– В тех, что принес сейчас господин Завацки.

– Ах в этих, – сказала она, – понятно. Не-а, просто две чашки.

Она резко потянулась за платком и очень, очень тщательно высморкалась. После этого лицо у нее оказалось на удивление покрасневшим. Вовсе не заплаканным, а оживленным. Но я не лыком шит.

– Скажите-ка, фройляйн Крёмайер, – осведомился я, – возможно ли, что в последнее время вы получше познакомились с господином Завацки?..

Она неуверенно рассмеялась:

– А чё, плохо?

– Это, конечно, меня не касается…

– Ну нет уж, раз вы спросили, то и отвечайте: как вам господин Завацки, мойфюрыр?

– Энтузиаст, способен на инициативу…

– Не-а, вы ж понимаете. Он правда такой миляга и все сюда заглядывает. Я в смысле – как он вам, ну… как мужчина? Как думаете, для меня кадр?

– Ах, – вздохнул я, и в ту же минуту в голове мелькнул образ фрау Юнге, урожденной Хумпс, – не в первый раз два сердца находят друг друга в моей приемной. Вы и господин Завацки? Ну, думаю, вам вместе есть над чем посмеяться…