Тимур Вермеш - Он снова здесь

– Вы что, с ума сошли? – Зензенбринк швырнул газету на стол в конференц-зале. – Да таким макаром мы скоро все окажемся перед прокурором! Госпожа Беллини говорила вам здесь, в нашем присутствии, что евреи – это не тема для шуток!

– Именно так он и сказал, – вмешался Завацки, – слово в слово. Но этого они не написали.

– Спокойствие, – проговорила дама Беллини. – Я еще раз прослушала всю запись. Все, что говорил господин Гитлер, он говорил от имени Адольфа Гитлера.

– Как я и всегда имею обыкновение говорить, – с удивлением добавил я, подчеркивая смехотворность упреков.

Дама Беллини бросила на меня быстрый взгляд, наморщив лоб, и продолжила:

– Да-да, точно. Юридически к нам не подкопаться. Впрочем, я хочу еще раз указать, что вам следует быть осторожным с еврейской темой. Но я не вижу никакой ошибки в этом заявлении: именно Гитлер в ответе за смерть шести миллионов евреев. А кто же еще?

– Только не говорите это Гиммлеру, – усмехнулся я.

Можно было буквально видеть, как у опасливого Зензенбринка волосы стали дыбом, хоть я и не понимал до конца почему. Мелькнула даже мысль: вдруг Гиммлер тоже очнулся на каких-то задворках и Зензенбринк планирует сделать с ним новую передачу? Но это, конечно, была чушь. Уж чье-чье, а лицо Гиммлера точно не подходит для телевидения. Это подтверждает и то, что Гиммлер не получил ни единого письма от поклонницы, по меньшей мере насколько мне известно. Управленец, порой приносивший пользу, но в лице его проступало некоторое лукавство, этакий предатель в очочках, что в конечном итоге оказалось правдой. На такого никто не захочет смотреть в телевизоре. Впрочем, дама Беллини тоже как будто бы несколько напряглась, но вскоре черты ее опять смягчились.

– Говорю это не очень охотно, но у вас действительно получается ловко, – подытожила она. – Другим для этого требуются полугодичные курсы.

– Да уж, чудесно! – разбушевался Зензенбринк. – Но дело не только в юридической стороне. Если “Бильд” и дальше будет палить по нам изо всех пушек, то обломает нам все рейтинги. А они по-другому не могут!

– Прекрасно могут, – возразил я. – Просто не хотят.

– Нет, – зашелся Зензенбринк, – не могут! Это же издательский дом Акселя Шпрингера! Вы когда-нибудь видели их деловой кодекс? Пункт номер два: “Добиваться примирения немцев и евреев, в том числе поддерживать защиту прав израильского народа”. Это не просто вам какая-то болтовня, это слова самого старика Шпрингера, это же их Библия, это учит наизусть каждый редактор перед началом работы, и за соблюдением правил следит лично Шпрингерова вдова!

– И вы мне это рассказываете только сейчас? – строго спросил я.

– Не так и плохо, если они с нас не слезут, – вставил Завацки. – Внимание нам никогда не помешает.

– Правильно, – согласилась Беллини. – Но это не должно переходить в негатив. Зрителю нужно дать твердо понять, кто злодей.

– Ну и кто же у нас будет злодеем? – простонал Зензенбринк. – Гиммлер, что ли?

– “Бильд”, – хором произнесли дама Беллини и бронировщик отелей Завацки.

– Я разъясню положение дел в следующем обращении фюрера, – пообещал я. – Пришло время назвать врагов народа поименно.

– А обязательно называть их врагами народа? – заохал наш верховный сомневающийся, Зензенбринк.

– Мы можем обвинить их в двуличии, – сказал Завацки, – если бюджет еще позволяет. Вы уже заглядывали в мобильник Гитлера?

– Разумеется, там же запись беседы, – ответила дама Беллини.

– Не только, – сказал Завацки.

Подавшись вперед, он подвинул к себе мой телефон, поводил по нему пальцем, а потом положил аппарат так, чтобы всем нам был виден экранчик. На нем была фотография.

В этот момент я почувствовал, что больше не переживаю из-за отсутствия гениального Геббельса.

Зрелый возраст имеет и свои преимущества. Я, например, очень рад, что пришел в политику лишь в тридцать лет, в том возрасте, когда мужчина физически и сексуально приходит к первой стадии покоя и может посвящать все силы своим подлинным целям, потому что физическая любовь не крадет у него постоянно время и нервы. К тому же возраст определяет требования, предъявляемые человеку его окружением: если народ выбирает себе, к примеру, двадцатилетнего фюрера и тот не проявляет интереса к женщинам, то, конечно же, начнутся пересуды. Что это за странный фюрер, будут скоро говорить, почему без жены? Не хочет? Не может? Но в сорок четыре года, как в моем случае, если фюрер не выбирает себе сразу же спутницу, то народ думает: ну, значит, ему и не надо, у него, наверное, кто-то уже был. А также думает: как хорошо, что он теперь заботится только о нас. И так далее. Чем старше становишься, тем проще играть роль мудреца, причем, надо отметить, не прилагая к тому никаких усилий. Есть же этот Шмидт [64], ветхий бывший “бундесканцлер”, который наслаждается полной свободой шута и может нести любую околесицу. Его сажают на коляску, и, прикуривая одну сигарету за другой, он невыносимо скучным тоном провозглашает глупейшие банальности. Этот человек так ничего и не понял, а если почитать, то оказывается, что вся его слава опирается на два смехотворных деяния, а именно: во время гамбургского наводнения он вызвал на помощь армию, для чего не надо быть гением, и оставил похищенного промышленника Шляйера в руках коммунистических преступников, что для него не составляло труда и даже явно было ему по нраву, ведь Шляйер все-таки долгое время служил в моих войсках СС и потому был для социал-демократа Шмидта бельмом на глазу. И вот не прошло и сорока лет, как это тлеющее пожарище на колесиках разъезжает по стране в обличье всезнающего оракула, словно сам Господь Бог собственной персоной сошел с небес.