Жаклин Паскарль - Как я была принцессой

В газетах начали появляться новые заголовки: «РОДИТЕЛЬСКАЯ ЛЮБОВЬ СТАНОВИТСЯ ПРИЧИНОЙ ТРАГЕДИИ», «ПРИНЦ ЗАПРЕЩАЕТ МАТЕРИ РАЗГОВАРИВАТЬ С ДЕТЬМИ», «КОНФЛИКТ ИСЛАМА И ФЕМИНИЗМА». Первый из них показался мне даже забавным: «родительская любовь» не имела никакого отношения к причинам, заставившим Бахрина похитить детей. В своих интервью он и сам ни разу не упомянул о любви. Он рассуждал только о религии.

Однако в газетах появлялось и много писем в защиту нашей семьи. Одно из них, от Хитер Браун, даже заставило меня улыбнуться, и я с удовольствием представила, как сенатор Эванс будет читать его за завтраком. Хитер писала: «Раджа Бахрин Шах располагает неограниченной поддержкой правительства Малайзии, полиции Малайзии, Исламского суда, а также поддержкой некоторых облеченных властью индонезийцев, включая и военных. По сути, ему не особенно требовалась помощь сенатора Эванса и австралийской Береговой охраны, но тем не менее он ее получил и, наверное, очень благодарен».

В конце концов наше правительство все-таки решило что-то предпринять и потребовало, чтобы сотрудникам посольства Австралии предоставили возможность повидаться с Аддином и Шахирой, на что получило неопределенный и уклончивый ответ.

Я уже начала думать о том, чтобы самой поехать в Тренгану и попытаться увидеться с детьми, но сразу же выяснилось, что в Малайзии я стала персоной нон грата и визу мне никогда не получить. Более того, меня обвиняли там сразу в нескольких преступлениях и даже выписали ордер на мой арест. Если я все-таки рискну приехать в Малайзию, то в тот же день окажусь за решеткой. Бахрину удалось устроить так, что ордер был выписан якобы в марте 1984 года, то есть еще до моего отъезда в Австралию и за полтора года до нашего с ним развода. Тем же постановлением суда Бахрину предоставлялась право исключительной опеки над обоими детьми – пример поразительного предвидения, потому что Шахира в то время даже не была зачата; вероятно, суд имел в виду право опеки над моим левым яичником.

Примерно тогда же мы начали получать встревожившие нас письма от человека, предлагавшего выкрасть у Бахрина детей и вернуть их мне. В письмах он прозрачно намекал на свое умение обращаться со всеми видами огнестрельного и холодного оружия. Нам удалось выяснить, что этот человек хорошо известен полиции и обвинялся именно в связи с незаконным ношением оружия. Конечно же, я и на сотню миль не подпустила бы такого к своим детям – они были нужны мне живыми, а не мертвыми. Писали нам и другие новоявленные Рембо; все они предлагали свои услуги и, разумеется, не бесплатно.

Особенно неприятной была история с частным сыщиком из Квинсленда, который, по его словам, занимался как раз возвращением похищенных детей. Этот человек, давая интервью центральному каналу, заявил, что я являюсь его клиенткой и он якобы предложил мне отличный план спасения детей с применением силы, но мы с Яном отвергли его. Об этом же он рассказал и корреспондентке известного женского журнала. Я никогда в жизни не разговаривала с этим человеком и вряд ли когда-нибудь буду, учитывая способ, которым он заманивает к себе клиентов.

По-прежнему ни одной ночи мне не удавалось проспать без кошмаров; они преследовали меня неотвязно. Один из самых страшных я записала тогда в своем дневнике:

Я снова и снова бьюсь о стеклянную стену, отгораживающую от меня Аддина и Шах. Они сидят за ней, каждый в своей аккуратной комнатке, полной игрушек, но без окон и дверей. Они раскачиваются, плачут и зовут меня, но звуки их голоса почему-то не совпадают с движением губ. Я кричу, что мама идет к ним, что я люблю их, и колочу кулаками в стекло, но они не слышат меня. А потом раздается хохот – торжествующий и жестокий. Я оборачиваюсь и вижу Бахрина, который смеется, обнажая зубы, смеется, смеется… Его смех заглушает крики детей, заполняет все вокруг. А потом я вижу, как сверкает сталь, и чувствую страшную боль – огромным ножом он отсекает мне сначала правую, а потом левую руку выше локтя. Я сползаю на пол, но продолжаю колотить по стеклу окровавленными обрубками. Все стекло уже залито кровью, но я стучу, чтобы дети знали, что я не сдаюсь, а Бахрин хохочет все громче, и громче, и громче, и я больше не могу выносить этого звука и просыпаюсь, все еще выкрикивая имена Аддина и Шах.

Мне стало бы легче, если бы я смогла поговорить с кем-нибудь, кто прошел через то же, что я. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Наши друзья Тим Уотсон-Мунро и его жена Карла Лешнер, оба профессиональные психологи, уверяли меня, что это не так. Я почти не спала и похудела с пятидесяти двух до сорока килограммов. Мне было наплевать на это. Желудок отказывался принимать пищу, и она в нем не задерживалась. Несколько раз я пыталась взяться за хозяйство, но, едва войдя на кухню, начинала плакать, потому что вспоминала, как готовила карри в тот день, когда пропали дети. Ян и Скай питались тем, что приносили нам соседи, или едой, доставляемой из ресторанов. Волосы продолжали выпадать клочьями, и спереди их стало заметно меньше. Я без особого интереса прикидывала, как буду выглядеть лысая.