Агнета Плейель - Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Итак, дедушка писал вулканы.

Ради этого он когда-то отправился в дальнее странствие. Но все вышло иначе: он вступил с ними в единоборство и почти покорил их. Дедушка надолго осел во владениях вулканов, потому что овраги, на склонах которых были разбиты его кофейные плантации, находились у самого их подножия. И каждую четверть часа, в любое время суток, Семеру выбрасывал из кратера гигантский дымовой гриб, а еще три минуты спустя по земле пробегала дрожь и откуда-то из ее глубин слышались гулкие раскаты.

Иногда дымовую кеглю скрывали мерцающие сине-черные облака. А еще бывало, Семеру принимался рокотать. Только за первый год дедушкиного пребывания на Яве такое случилось два раза. В первый раз это походило на канонаду из тысяч орудийных стволов. Земля уходила из-под ног, и люди падали. А потом несколько дней подряд в окрестностях вулкана сыпал жаркий пепельный дождь.

Второй раз Семеру тяжело вздыхал. Тогда из его жерла полилась горящая лава, которая залила склоны кофейных оврагов и подожгла леса.

Верхом на лошади дедушка преодолевал затвердевшие черные потоки, пробирался через пустынный ландшафт с перекатывающимися песчаными волнами, а потом, спешившись, карабкался по склону, развернув бамбуковую лестницу и цепляясь за обрывки корней. Но все это было позже. А во время извержения он вместе с туземцами пал ничком на землю и решил, что настал Судный день.

Они жили во владениях своенравного и могущественного правителя и полностью зависели от его власти. Семеру, величественный силуэт которого был центром вулканического пейзажа, по временам вел себя спокойно, по временам волновался. Бывало, облака черного пепла сутками застилали небесные светила.

И теперь дедушка Абель писал свою встречу с могущественной природной силой.

Дедушка осторожно макал кисточку в воду и проводил ее по тряпочке, чтобы избавиться от лишней влаги. Его рука дрожала.

Одна из картин изображала Семеру в час рассвета. Небо пронзали огненные стрелы. В древнем лесу у подножия вулкана еще царила ночь. Из мертвенно-серого кратера вырывались первые струйки дыма с проблесками пламени. Дедушка написал мир в первый день Творения.

Другая картина представляла Семеру в часы затишья. В преддверии наступления тьмы стихали птицы. Небо меняло цвет от пурпурного до изумрудного и темно-синего, прежде чем природа погружалась в недолгий смертный сон. А потом жизнь пробуждалась, и все начиналось заново.

Дедушка Абель писал в состоянии крайнего напряжения, иногда монотонно мурлыча себе под нос. Я не упускала случая лишний раз взглянуть на его работу. Он так осторожно, почти с трепетом, орудовал кистью, как будто чего-то в себе боялся. Яркие тропические краски мешал с серебристо-белой, заставляя светиться. Дедушка возвращался к живописи, как к любимой женщине, стараясь не напугать ее излишней горячностью и болезненно переживая вину за свое долгое отсутствие.

Его вулканы были изумительны парящей в воздухе тяжестью и силой, преодолевающей самое себя. Он возвращался к ним снова и снова. И не только хранившиеся в памяти образы служили моделями его пейзажей – дедушка Абель писал свою несостоявшуюся жизнь. Вулканы – воплощение мощи, и нежные кисточки, смоченные в полупрозрачной акварели. От картин дедушки Абеля исходил странный свет.

Что же он, собственно, делал? На склоне лет словно пришел сам к себе с повинной, к чему-то такому, что осознал в себе слишком поздно: силе, которая помимо прочего сделала его художником. И теперь дедушка работал словно шепотом, опасаясь ее разбудить или разгневать.

Разве не та же сила, что когда-то вложила в его руки кисть, заставила потом ее бросить? Исполненные болезненной чувственности, пейзажи дедушки Абеля будто выражали его скорбь по всему тому, что так и не было написано.

Дедушка стремился к лаконичности. Он изучал японскую живопись горных пейзажей в лунном свете. И все же, я думаю, его творчество питали совсем другие источники.

Между самовыражением в искусстве и в жизни есть существенная разница. Для некоторых эта дилемма становится неразрешимой. Дедушка был слишком привязан к жизни, поэтому и предпочел живописи тридцатилетнее странствие по Нидерландской Индии. Он сделал выбор.

Однако, изменив искусству, он пренебрег жизнью. Мне кажется, он это понимал. Этот парадокс отразился в его парящих вулканах. «Поздно» – не то слово. Дедушка вернулся к живописи, когда это было уже невозможно.