Амели Нотомб - Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)

– Разве тот, кто пишет, не живет?

– Не мне отвечать на этот вопрос. Я ничего другого не знал.

– Увидели свет двадцать два ваших романа, и, насколько я понял, можно ожидать новых. Среди множества персонажей, вышедших из-под вашего пера, есть ли такой, что особенно близок вам?

– Нет.

– Неужели? Я должен вам признаться: один ваш герой представляется мне прямо-таки вашим двойником.

– Да?

– Да-да, загадочный продавец воска в «Безболезненной асфиксии».

– Вот вы о ком. Что за вздор!

– Я скажу вам почему: когда говорит он, вы пишете «асфикция».

– Ну и что?

– Он не дурак. Он знает, что это фикция, вымысел.

– Читатели тоже это знают. Что же, каждый на меня похож?

– А его пунктик – снимать восковые слепки с лиц казненных? Это ведь вы, не правда ли?

– Я в жизни не снимал слепков с казненных, уверяю вас.

– Разумеется, но это метафорический образ вашего писательского труда.

– Что вы знаете о метафорах, юноша?

– Я… то же, что и все.

– Блестящий ответ. Люди не знают о метафорах ровным счетом ничего. Словечко пользуется спросом, потому что оно звучное. «Метафора» – последний неуч догадается, что это что-то из греческого. Ох уж эта мне народная этимология, а еще говорят, что глас народа – глас Божий! Чтобы не покривить душой, слово «метафора», зная, как устрашающе многозначен префикс «мета» и как услужливо нейтрален глагол «феро», следовало бы считать означающим все, что угодно. Впрочем, слыша, как его употребляют почем зря, приходишь к тому же.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что сказал. Я никогда не изъясняюсь метафорами.

– А как же восковые слепки?

– Восковые слепки – это восковые слепки, и только.

– Теперь я в свою очередь разочарован, господин Тах: ведь если всякое метафорическое истолкование вы исключаете, что остается от ваших произведений? Ничего, кроме дурного вкуса.

– Дурной вкус дурному вкусу рознь: есть здоровый, живительный дурной вкус – это когда мерзости создаются пользы ради, для прочистки мозгов, они сильны, как мощное рвотное, а что может быть полезнее, чем проблеваться хорошенько; но есть и другой дурной вкус, ханжеский, ему претит направленный поток блевотины, и требуется скафандр, чтобы через него перебраться. Вот для этого и служит метафора, позволяя водолазу-метафористу с облегчением воскликнуть: «Я перелопатил Таха от корки до корки и не запачкался!»

– Но это ведь тоже метафора.

– Что поделаешь, я воюю с метафорой ее же оружием. Если бы я захотел изобразить из себя мессию, если бы вздумал поднять и повести за собой толпу, я крикнул бы: «Вперед, братья, во имя спасения человечества, за метафоризацию метафор! Сольем метафоры, взобьем их в густую пену, замесим в тесто, и пусть это тесто подойдет хорошенько, пусть оно пухнет и пухнет, пока наконец не лопнет, братья, и пусть оно лопнет и опадет, к вящему разочарованию гостей за столом и нашей великой радости!»

– Писатель, ненавидящий метафоры, – это абсурд. Все равно что банкир, ненавидящий деньги.

– А я как раз уверен, что крупнейшие банкиры ненавидят деньги. В этом нет ничего абсурдного, наоборот.

– А слова? Слова-то вы любите?

– О, я обожаю слова, но это совсем другое дело. Слова – это святое, это ценный материал, незаменимые ингредиенты.

– Стало быть, метафора – это кулинария, а ведь стряпать вы любите.

– Нет, метафора не кулинария, отнюдь; кулинария – это синтаксис. Метафора – надувательство; это все равно что, надкусив помидор, сказать: мед, а поев меда, уверять: имбирь, а надкусив имбирный пряник, врать: сладкий перец, а…

– Да-да, я понял, не продолжайте.

– Ничего вы не поняли: чтобы вы мало-мальски уразумели, что есть на самом деле метафора, мне следовало бы играть с вами в эту игру не один час, потому что истинный метафорист неиссякаем и готов продолжать до бесконечности, если какой-нибудь благодетель человечества не заткнет ему фонтан.

– Благодетель, надо полагать, это вы?

– Нет. Я, каюсь, для этого слишком мягкотел и добр.

– Добры, вы?

– До ужаса. Я не знаю никого добрее меня. Это ужасно, потому что я добр не по доброте душевной, а от пофигизма и еще больше от страха: боюсь выйти из себя. Я легко выхожу из себя, и мне очень трудно потом войти обратно, поэтому я страшусь этого как чумы.

– Доброту вы презираете?

– Вы ничегошеньки не поняли, зачем только я мечу бисер. Я преклоняюсь перед добротой, которая идет от доброй души или от любви. Но много ли вы знаете людей, добрых такой добротой? В подавляющем большинстве случаев люди добры, потому что хотят, чтобы их оставили в покое.