Кэтрин Тейлор: Цвет любви

Я волнуюсь настолько сильно, что у меня дрожат руки. И, чтобы никто не заметил этого, я сцепила их на коленях, время от времени задумчиво щелкая застежкой ремня безопасности. Мы уже почти на месте. Осталось совсем чуть-чуть. Наконец-то…

— Мисс, ремень должен быть застегнут. Мы приземляемся.

Появившаяся словно из ниоткуда стюардесса, высокая, светловолосая, загорелая и до невозможности стройная, указывает на табло со светящимися знаками над нашими головами. Я торопливо киваю головой и отправляю металлическую деталь на место. Стюардесса не обращает внимания на мои извинения, мельком улыбается моему соседу, сидящему у окна: тот поднимает голову от газеты и — как всегда, когда стюардесса проходит мимо, — одаряет ее приветливой улыбкой. А затем она удаляется, чтобы продолжить обход.

Мужчина смотрит ей вслед. Заметив, что я наблюдаю за ним, недовольно хмурится и, прежде чем снова приняться за газету, бросает на меня сердитый взгляд, словно это преступление — злить стюардессу. Кажется, с момента нашего вылета из Чикаго он впервые по-настоящему обратил на меня внимание.

Не то чтобы это было плохо, я вовсе не хочу ему понравиться. Но все равно как-то обидно: даже если бы я считала его привлекательным, у меня не было бы ни малейшего шанса рядом с высокой блондинкой, поскольку я представляю собой полную ее противоположность: низенькая и бледная. В принципе, у меня тоже светлые волосы, но светло-рыжие, с ударением на слове «рыжие». Это единственное, что бросается в глаза в моей внешности, но поскольку именно эта рыжина в ответе за то, что на солнце я становлюсь красной как вареный рак и мне никогда не удается по-настоящему загореть, то я бы с удовольствием отказалась от нее.

Моя сестра Хоуп всегда пытается видеть во всем положительные стороны и считает, что я похожа на английскую розу. Вот только, наверное, ей просто хочется меня утешить, поскольку сама она принадлежит к числу золотоволосых загорелых красавиц этого мира, которые оказывают гораздо более заметное воздействие на мужчин вроде моего соседа у окна.

Краем глаза наблюдаю за ним. Кстати, выглядит он довольно неплохо. Темные волосы, ухоженный, костюм хорошо сидит. Пиджак он снял сразу же после старта, и, когда он поднимает руки, за запахом лосьона после бритья чувствуется запах пота. Но, к счастью, выносить это мне осталось недолго, поскольку мы уже подлетаем.

Мои руки опять принимаются машинально играть с пряжкой ремня. О мужчине у окна я уже забыла, глядя на голубую ткань спинки стоящего передо мной кресла, и мое сердце от волнения снова начинается биться быстрее.

Я действительно лечу в Англию! До сих пор не верится. Моя первая поездка за границу, ну, кроме недельного отпуска с семьей в Канаде, когда мне было тринадцать, — но он не в счет. И на этот раз я еду не на пару дней, а на целых три месяца.

Глубоко вздыхаю. Вообще-то я уверена, что будет круто, но тот факт, что я одна, далеко от всего привычного, немного пугает. «Все будет хорошо, Грейс», — успокаиваю я себя. Наверняка будет…

— Милочка, вы ведь слышали, что сказала стюардесса. Пристегнитесь.

Заговорив со мной, сидящая через проход пожилая дама отвлекает меня от размышлений. Приветливо поглаживает меня по руке, пока я снова торопливо защелкиваю пряжку ремня. Вопросительно смотрит.

— Так сильно нервничаете?

Закусываю нижнюю губу и киваю. Очень хочется еще раз рассказать всю историю о своем путешествии и о том, что меня ждет дальше. Вот только я и так не давала ей спать последние несколько часов, поэтому я молчу. Хоть дама и заверяла меня, что все равно не смыкает глаз в самолетах, но, возможно, это лишь британская вежливость, а на самом деле она страшно устала и считает меня невероятно издерганной.

Ее зовут Элизабет Армстронг, и она из Лондона. Она была в гостях у одного из своих сыновей, который живет в Чикаго, однако сейчас очень рада тому, что возвращается домой. Знаю я о ней и еще кое-что — в общем-то, все. Сколько у нее внуков — трое и, на ее взгляд, слишком мало, что она не любит летать — а кто любит? — и что она по-прежнему тоскует по своему мужу, умершему восемь лет назад. Внезапно, от инфаркта. Его звали Эдвард.

Самолеты тесные, а трансатлантические перелеты долгие, и не остается ничего другого, кроме как знакомиться с соседями, — если ты, конечно, человек коммуникабельный, а не помешанный на блондинках чудак, как тот потеющий тип у окна. Поэтому Элизабет Армстронг в ответ узнала все обо мне: что меня зовут Грейс Лоусон, мне двадцать два года, я изучаю экономику в Чикагском университете и отправляюсь в Лондон потому, что мне невероятно, грандиозно, совершенно невообразимо повезло получить столь желанное место практиканта в «Хантингтон венчурс», на которое я так надеялась.