Сергей Минский - Дорогая пропажа

– Харлашо, – Алеша как-то грустно улыбнулся.

– Ну, хорошо это хорошо, – не нашел ничего лучшего сказать Павел, и снова погладил сына по голове, – Ну, беги, играй, – он посмотрел на жену, словно хотел что-то сказать.

Лена продолжала молчать: она за все время не проронила ни слова. Сидела в кресле, разглядывая ногти, и демонстративно не обращала на него внимания. Побаивалась матери, позорно позволяя ей вытворять гадости. «Совсем неадекватна. Не понимает, что так не должно быть. Что у нас своя… – сознание запнулось, не закончив мысль, – была…» В душе снова поднялась волна противоборствующих сил. И не хотелось уходить – оставлять сына: а вдруг бы все наладилось, вдруг жена перестала бы потакать теще? И понимал – дороги назад нет. Ничего уже не срастется. Разве что теща отдаст богу душу. Но, глядя на энергичность сорокасемилетней «мамочки», об этом не стоило и мечтать. «Эта всех закопает», – нахлынули чувства.

За дверью слышались оскорбительные в полголоса выпады тещи. «Больная!» – опять не выдержал Павел.

Жена все так же, как тронутая умом, сидела, исследуя пальцы рук. Словно выискивала и исправляла огрехи маникюра, что-то сосредоточенно приглаживая на ногтях.

– Лен, а где мои вещи?

Она приподняла плечо и прижала к нему голову с той стороны, откуда раздавался голос мужа, словно защищая ухо от этого голоса. Словно он ей ужасно неприятен.

– Там, где ты их оставил, – бросила, не посмотрев в его сторону. Чувствовалось, что она сдерживается, как может. Последнее время, как и теща, Лена начинала закатывать истерики, добиваясь своего. Но делала это в отсутствие матери, осторожно перенимая пальму первенства. И не допускала подобной вольности при ней. Такая манера ее поведения поражала Павла.

Он открыл встроенный шкаф. Рыночный полосатый баул, взятый у одного из друзей, на месте. Но почему-то с расстегнутой наполовину молнией. «И здесь уже поковырялась, – поморщился Павел, имея ввиду тещу, – Неугомонная! Вот уже…» Ситуация вызвала горькую усмешку. Он вытащил сумку. Подошел к двери, приоткрыл ее и обернулся: хотел сказать что-то хорошее, но почувствовал, что это отдает дурным пафосом.

– Лен? – обратился к жене.

Она резко – почти выкрикнула – выдохнула:

– Ну, иди уже! Не рви сердце!

– До свидания, Алеша.

Павел вышел, и, насколько можно быстро, засеменил по широкой лестнице. Словно убегая. Будто боялся, что вот сейчас, пока он не миновал консъержа, выглянет из двери Елизавета Кондратьевна и что-нибудь прокричит вслед – она это могла.

Внизу ждал Слава. Он выскочил из машины, увидев выходившего из подъезда товарища, и быстро открыл багажник:

– Ну что? Дома эта?

Павел кивнул утвердительно.

– Орала? – Слава прекрасно знал Елизавету Кондратьевну.

Павел снова промолчал, угрюмо покивав головой.

– Ну что? Может, ко мне? – засуетился Слава, уловив настроение друга. Вопросительно заглянув в глаза, щелкнул себя по гортани, – Может…

– Нет, Ковальский, не сегодня. Давай ко мне на квартиру. Не до гостей что-то. Если бы ты еще один был, другое дело. Не хочу кукситься перед Полиной.

– Точно нет?

– Точнее не бывает.

– Ну, смотри, Паша. Как скажешь, – Ковальский не смог скрыть сожаления: дело-то, вроде, сделано, а традиционное завершение его отсутствует.

3.

За пару дней до Нового года Павел, наконец-то, решил: конечно же – к друзьям. Столько лет у них. Да Ковальские и не поймут, особенно сейчас. К тому же в одиночку, в неуютной квартире отмечать смену тысячелетий – хотя подобная мысль и проскользнула – это вообще кощунство.

Предыдущие жильцы оставили после себя жилплощадь не в лучшем виде – что обои, что линолеум, и он договорился с хозяевами квартиры, что за ним косметический ремонт, а стоимость ремонта пойдет в зачет квартплаты. Но вот уже месяц ни до чего не доходили ни руки, ни мысли: еще не до осмысления и того, что нужно делать вообще – как жить дальше. Какая тут квартира? На работе немного отвлечешься, а приходишь вечером сюда и все думы исключительно о случившемся. Какие отношения сложатся с ребенком: дадут ли ему встречаться с Алешей? Судя по острым нынешним отношениям – вряд ли. «Этой… глубоко плевать на все, что за пределами ее примитивного разума». Последняя фраза, словно челнок швейной машины, выудила из памяти на арену сознания образ Евстигнеева в белой шапочке булгаковского профессора Преображенского и сразу же вслед за ним Шарикова с его знаменитым «абырвалг», и появилась нелепая мысль, что ему, как и Шарикову, несказанно «свезло». «Да уж, – вздохнул, криво улыбнувшись, – свезло, так свезло, – Павел вдруг ощутил всю абсурдность ситуации: он уходит от жены, а думает о теще. Как будто с ней собирается разводиться, – А ведь и, правда, с ней, – удивился так запоздало пришедшему откровению, – как будто у меня две жены – старшая и младшая».