Дмитрий Барчук - Майдан для двоих. Семейная сага

Спасти страну от порабощения мог только невиданный патриотический подъём её граждан, а без истории славных побед русского оружия, без святой веры людей в праведность этой борьбы и жертв никогда бы не состоялась Великая Победа.

Стали открываться православные храмы. Было возвращено патриаршество. На мундиры воинов вернулись погоны. Учреждены ордена Суворова, Кутузова, Ушакова. И в национальном вопросе «отец народов» дал обратный ход. Как и в эпоху царей, курс был взят на русификацию всего Советского Союза. Русский язык вернул себе ведущие позиции в сфере администрации, делопроизводства и образования. Только отныне русское стало советским.

А в 1990‑е годы советское не стало обратно русским. Его растащили по национальным квартирам новые независимые государства, устроившие народу, сохранившему их национальную самобытность, жестокий исход из родных земель.

О чём думал президент Ельцин, подписывая Беловежские соглашения? Неужели настолько хотелось личной верховной власти в бывшей РСФСР без всяких отчётов перед Горбачёвым? Или хитрый Леонид Кравчук, уроженец польской Галиции, ему так щедро наливал, что не до изучения документов было?

Я — наполовину русский, наполовину украинец, родившийся в Казахстане. Но мой родной язык — русский, родная культура — русская. Мою семью выгнали с родины. И я должен быть толерантен к тем, кто это сделал? Только потому, что я якобы потомок каких-то колонизаторов.

Ну ладно, я, мой отец — это уже уходящие поколения, но дети-то причём? Мальчика, который мог быть моим сыном, сожгли живьём. Мой родной сын сейчас сидит в тюрьме за то, что вступился за свой народ. И если мы и дальше будем пятиться назад, то вскоре окажемся «негражданами» в какой-нибудь Селькупии. На Севере Томской области живёт почти 600 селькупов. Это представители коренной национальности, когда-то населявшей Васюганские болота.

Они проскользнули в лаз бесшумно, как тени. Чёрные, в бронежилетах, в удлинённых касках и масках. В руках у них были короткие автоматы неизвестной мне модели.

— Кто это? — спросил я у Монгола.

— Меньше знаешь, лучше спишь, — хитро ответил казах и добавил. — Нам стоит подождать, пока специалисты освоятся в темноте.

Лучшей декорации для съёмок фильмов о войне, чем бывший международный терминал Донецкого аэропорта, трудно отыскать. Сталинград, Варшава, Дрезден во вторую мировую уцелели, наверно, больше. Только сверхпрочная конструкционная сталь удерживала свисающие над головой куски бетона от окончательного разрушения. Если бы под обломками и слоями строительной пыли местами предательски не сверкали раскуроченные металлоискатели, камеры для досмотра багажа, весы, кофеавтоматы, витрины duty free, то всё это варварство можно было списать на гитлеровцев, но в Европе XXI века это сделать сложно.

— А вы, правда, отец Дана? — спросил меня паренёк лет двадцати, мой провожатый по катакомбам. — Вот здорово! Я только месяц прослужил под его началом, но сразу понял, какой он командир. Солдат всегда берёг. Потерю каждого принимал, как личное горе. Здесь, пожалуйста, пригнитесь, Владимир Святославович, балка наверху. А тут — налево. Здесь раньше камера хранения была. Вот в комнате администратора и подождём. Дальше идти опасно. Впереди — настоящие черти. Их далее пули не берут.

— А тебя как зовут?

— Вася.

— Здешний?

— Из Горловки. Шахтёры мы в третьем поколении. Мой дед и отец проходчиками на шахте работали. Мы с Глебом, братом моим, тоже на шахту устроились. Глеб старше меня на три года, у него семья, дети — мальчик и девочка, жена в послеродовом отпуске. А тут война началась. У его жены родители в Запорожье. Вот они к ним и уехали. А я подался в Россию, в Кузбасс. Не хотел ехать, но батя с мамкой заставили. Прошлое лето всё отработал на шахте в городе Полысаево. Знаете такой? Недалеко от вашего Томска. А потом мамку прямо на улице, из магазина шла, осколком убило. На её похоронах я и встретился с братом. Он в Нацгвардии служит, падлюка. На поминках мы с ним чуть не подрались. Батя разнял. Ему совсем мозги укропы промыли. Как зомби, твердит, что это русские на нас напали. А мамку нашу-то украинцы убили. Фашисты! И Глеб — фашист, а не брат мне больше. Я и в ополчение записался, чтобы за мать отомстить. Глеба хочу встретить.

Василий замолчал. Начался бой. Нескончаемая стрекотня пуль, взрывы гранат один за другим гулким эхом разносились по всему подземелью. Выстрелы становились всё громче, а вспышки трассеров и взрывов всё ярче. Бой надвигался на нас.