Юлия Ершова - Валерия. Том 1

Наконец деревянная рука, дёргаясь, как при параличе, поднимается вверх, а глаз её зеленеет. От всего этого сердце в маловесном теле Аллы подскакивает до самого горла, а в глазах, блестящих и тёмных, как шоколад, отражается тревога. Ей хочется домой, на свою дачу, построенную в старину советским профессором. Со времён прежних хозяев на даче ничего, кроме окон, не изменилось – ни мебель, ни советский ковёр в гостиной. «На нём выросли мои дети», – говорила она, если кто-нибудь высказывался о потускневших красках или о затёртых проплешинах на плюше.

Итак, музыкальная процессия из трёх джипов с непроницаемыми стёклами, крадучись ползёт дальше по лесной дороге, наискось пересекающей лесные заросли. Дневной свет оседает где-то на вершинах елей и светлыми ручейками просачивается сквозь вековую хвою. Ощетинившиеся лапы вечнозелёных гигантов хлещут по чёрному лаку джипов и пролезают в открытые окна, стараясь жигануть кого-нибудь по лицу.

Дальше дорога вьётся и вьётся, от поворотов кружится голова. Алла закрывает глаза и представляет его лицо. Какой он? Узнает ли она этого негодяя спустя два десятка лет? Надо поймать его взгляд, резкий, будто наведённый кистью Photoshop, – вот и главное доказательство.

Когда Алла открывает глаза и образ негодяя развеивается, дорога выпрямляется в шоссе и мчится в самую глубину страшного леса. Ели отступают и отступают, опуская хищные лапы, и наконец склоняются пред деревянным теремом, обнесённым кованым забором и колючей проволокой, над которой возвышаются два или три этажа.

Первое, что слышит Алла, когда тормозит джип, – остервенелый лай собак, от которого волосы встают дыбом у всех пассажиров. Многоголосый лай сотрясает воздух, а вековые ели роняют от страха иголки и шишки. На воротах зажигаются огромные фонари, а из-под земли вырастают охранники баскетбольного роста в камуфляже. У каждого на груди автомат, на поясе кобура. Сосчитать солдат невозможно: они не прохаживаются по территории, а бегают повсюду и замирают в контрольных точках. У Аллы холодеют руки – любой может выпустить очередь из автомата. Но водитель сохраняет спокойствие, у него даже лысина не вспотела.

Алла переводит дух, когда ворота отворяют и один из близнецов в камуфляже жестами указывает место парковки. На обрывистом языке, напоминающем русский, он докладывает по рации «Чёрному ворону» – Алла ни слова не понимает, её сын тоже.

Когда её замшевые сапожки касаются земли, к лысому водителю подскакивает охранник без автомата, но с кобурой на поясе. Он пожимает лысому руку и убегает ко второму джипу. Алла смотрит на него и содрогается. Лицо у охранника угрюмое, изуродованное шрамом, пересекающим левую щёку от глаза до подбородка. Ей кажется, что этот человек никогда не чувствовал себя счастливым и если даже улыбается, то улыбка задыхается в его седых усах.

Ни с кем из артистов человек со шрамом не здоровается, только главе бэнда пожимает руку и что-то шепчет.

– Вот пансионат, – бросает на ходу Лев своим подопечным и, с трудом переставляя ноги, тянется к багажнику.

– Приехали, – улыбается главная женщина бэнда и треплет своего львёнка по щеке.

– Не пансионат, а военный лагерь, – замечает Алла, расправляя спину.

– Гримёрные в подвале. Очень крутые. И ресторан шикарный, – отвечает главная женщина и, зевнув, зовёт артистов за собой.

Твёрдость её голоса и спокойствие во взгляде убеждают Аллу – странный терем и правда пансионат, только немного военизированный.

Многоуровневая иллюминация не даёт Алле сосредоточиться: то брызги звёзд, то огни фейерверка. Она сжимает руками бокал с жидкостью, которая часа два назад была шампанским, и глаз не сводит с гостей. Перерыв в представлении, – артисты оставили лиры на сцене, задрапированной синим бархатом, и наслаждаются едой за столиком, сервированным специально для них у подножья сцены.

Алле удалось пересесть лицом к гостям и спиной к сцене, теперь весь зал у неё как на ладони, она не ест и не пьёт, просто сжимает бокал. Первую часть концерта Алла сидела спиной к залу, но ей удалось раза четыре повернуться и выдернуть из толпы несколько лиц, но каждое из них было не его.

Его лицо замаячило около мордочки, кричащей о желании выглядеть на тридцать, со вздутыми губами, обрамлённой залакированными буклями. Эту мордочку носит его новая жена. От сердца к горлу льётся горечь – какой же он негодяй! Готовое к бою слово подкатывает к последней преграде – её стиснутым зубам.