Вера Колочкова - Зов Сирены

Или это телефон в кармане? Ну да, телефон…

— Здравствуй, сынок! Ты где?

— Я с Анюткой гуляю. А Вика дома, обед готовит.

— Понятно… А мы с папой в гости к вам собрались. Можно?

— Мам, ну чего ты спрашиваешь! Конечно!

— Да мы ненадолго, сынок… Мне надо с Кирюшей часок грамматикой позаниматься, и потом, надо же к сочинению по «Капитанской дочке» готовиться!

— Да, попал Кирка.

— Что, сынок?

— Да ничего, мам. Это я так. Повезло, говорю, Кирке с бабушкой-учительницей.

— Митя, он очень способный мальчик! Погоди, он у меня и на ЕГЭ прекрасные баллы получит! И вообще, пора о поступлении в институт думать!

— Восьмой класс, мам…

— Ну и что? Самое время готовиться и строить планы!

— Ага. Если учесть, что сегодня футбол по телевизору. Как с дедом засядут, так ты его и за ухо не оторвешь. Тут тебе и грамматика будет, и «Капитанская дочка» с планами, ага.

— Ладно, разберемся. До вечера, сынок.

— До вечера, мам.

Митя сунул телефон в карман, двинулся с коляской дальше. А игривая метель как разошлась, надо же! Будто плывут они с Анюткой в снежной круговерти, в пустой аллее… Хотя нет, не в пустой. Вон навстречу идет женщина, тонкая фигурка в черном пальто, капюшон на голове. Очень медленно идет, ссутулилась, глаза вниз опустила. Наверное, за макияж боится. Вдруг ветер в лицо снежинками плюнет, разводы останутся. Вот поравнялась с ним…

О боже. Он сразу и не узнал ее. Наверное, потому, что под капюшоном спряталась. Хотя и странно, что не узнал…

— Вика? — спросил Митя тихо, не веря своим глазам.

Подняла голову, вгляделась близоруко. Узнала, вяло махнула ладонью:

— Ой, Митя… Надо же, какая встреча!.. А я, знаешь, иду, задумалась. Если бы ты меня не окликнул, точно бы мимо прошла.

— Привет, Вика. Я тебя тоже с трудом узнал. Снег летит, в двух шагах ничего не видно.

— Да, снег… Ой, а что это у тебя? Коляска? Надо же… Там что, ребеночек? Твой?

— Мой…

— Ух ты. Поздравляю.

— Спасибо.

— А как его зовут?

— Анна Дмитриевна Никитина, моя дочь.

— Анна… Красивое имя. Это в честь твоей мамы, да?

— Выходит, что в честь мамы, да.

— Здорово… Ну, а как ты вообще, Мить? Как живешь?

— Хорошо живу. Как все. Работа, семья, дом, дети.

— Значит, ты к жене вернулся?

— Нет.

— Что, неужели снова женился?

— Да.

— Хм… Поздравляю.

— Спасибо, Вика.

— Да пожалуйста, конечно… И что, Мить? Ты счастлив?

— Да, очень.

— И жену любишь?

— Да, очень.

— А почему так односложно отвечаешь? Как-то без оттенков…

— А какие тут могут быть оттенки? Просто люблю. Просто счастлив. Нет, не хочу никаких оттенков. Хочу быть просто любимым, любящим и счастливым.

— Ну что ж, я за тебя рада. Нет, правда, очень рада… Значит, хоть один грех мне твоим счастьем зачтется… Как думаешь, зачтется, а?

— Не знаю…

Он вдруг увидел, какие у нее грустные глаза. На губах улыбка застыла, а глаза грустные. Вот подняла руку, заправила вглубь капюшона выбившуюся на свободу темную прядь…

И жест какой-то суетливый, не Викин. И вопросы такие странные задает — зачтется, не зачтется.

— Изменилась я, да, Мить? — спросила она, по-прежнему улыбаясь.

— Ну…

— Да ладно, не говори ничего. Знаю, что изменилась. Вон и ты меня с трудом узнал. Спроси хоть ради приличия, как я живу, Мить. Или не надо, не спрашивай. Вдруг разревусь…

— У тебя что-то случилось, Вика?

— Да ничего не случилось. Просто… Просто я не знаю, как дальше жить. В тупик зашла, вымоталась… Вернее, это Глеб меня вымотал. Помнишь Глеба, надеюсь? Помнишь, как тебя в кафе эта курица его бывшая привела?

— Ее зовут Женя, Вика. Она не курица.

— Ладно, пусть не курица. Но я ж не думала тогда… Я думала, это с другими можно, как с курицами, а со мной так нельзя. А теперь он и меня держит на коротком поводке, и представь, я бегаю за ним как собачка! Но я больше не могу… Не могу, не могу. Что мне делать, а, Мить? Я будто бегу, бегу по кругу… И мучаюсь ужасно.

— Не знаю, Вика. Тут я тебе не советчик.

— Зато я знаю. Спрашиваю у тебя сейчас, но это от отчаяния просто. На самом деле я все ответы давно знаю. Глеб — это мое наказание.

Горькое наказание за все, за всех. И за тебя в том числе. Очень уж тяжелыми оказались разбросанные мною камушки, Мить. Трудно их собирать. А может, мне уехать, а? Как ты думаешь? Отец вон в Германию к себе зовет.

— Уехать? Этот Глеб тебя преследует, что ли, я не понял?

— Нет, не преследует. Он вообще на меня наплевал. Скорее, это я его преследую. И ненавижу себя за это! И ничего поделать с собой не могу! А ему наплевать, наплевать! Нет, надо точно взять и уехать… Заставить себя уехать.