Вера Колочкова - Зов Сирены

А на Митю вдруг веселое нахальство напало. А может, и не нахальство, а обыкновенное мужицкое самолюбие. Фотки, мол, перебираешь, да? По ночам плачешь? Тете Кате про меня рассказываешь? Не хочешь быть пушкинской Татьяной, да? Нет, а у какого мужика после таких откровений сермяжное самолюбие не проснется? Хотя бы ненадолго?

Пришли на кухню, чинно уселись за стол. А чай хороший Вика заварила, настоящий, цейлонский.

— Вам покрепче, Дмитрий?

— Да, мне покрепче.

— Вот, пожалуйста, берите печенье, больше ничего нет… Если б я знала, что вы придете, пирог бы к чаю испекла…

— А ты умеешь? — спросил с улыбкой Митя.

— Что?! — Брови у Вики взлетели удивленно.

— Ну… Пирог-то умеешь печь или просто так хвалишься? — повторил вопрос Митя.

Наверное, это нахальство в нем заговорило. Веселое, легкое. Оно же и на «ты» заставило перейти. Тоже легко и весело. Оно же и удовольствие получило от Викиного растерянного смущения.

— Да она умеет, умеет! — закивал Кирка, радостно зыркнув на мать. — Она все умеет! Я ж тебе говорю…

— Не поняла… Что ты ему говоришь? — Лицо Вики вытянулось испуганно в недоумении. — Кирка, ты что?.. Я тебя убью когда-нибудь, Кирка, честное слово!..

— Да что я такого?.. Ой, да ну вас!.. Уже и сказать ничего нельзя…

Кирка изобразил на лице оскорбление, фыркнул, отодвинул от себя чашку с чаем. Но и этого ему показалось мало. Подскочил со стула, быстро вышел из кухни, бурча что-то себе под нос.

Кирка ушел, а они остались. И надо было о чем-то разговаривать. Вот только о чем? О погоде? Какая нынче осень приличная стоит, тепло и дождей мало? Нет уж, лучше молчать. Поиграть в эту неловкую игру, в парное движение по канату-паузе — кто первый вниз оборвется…

Первой оборвалась Вика. Прошелестела тихо, глядя в свою чашку:

— Ты… Ты не сердись на Кирку, ладно?

— Бог с тобой… Почему я должен сердиться?

— Ну, что в гости зазвал… Знаешь, он иногда так может нафантазировать себе что-то немыслимое! Да ты и сам помнишь, наверное. Что я тебе рассказываю?..

— Да уж. Помню, помню.

— Ну вот! Понимаешь, трудно ему… Очень трудно. Ты не обижайся и не обращай внимания, пожалуйста.

Что ему полагалось ответить? Ладно, не буду обращать внимания. А если уже? Если уже это внимание обратилось-перевернулось, и не знает, как себя обнаружить, и тычется сослепу, не может выход найти? А может, боится его найти, а?

— Ладно, Дим, иди… Ты ведь торопишься, наверное?

— А пирог? Ты обещала пирог…

— В другой раз как-нибудь. Вернее… Ничего я тебе не обещала! Ну, уходи же, чего ты?

— А почему ты мне грубишь?

— Я не грублю. Просто… Просто я не могу… Еще раз прошу прощения за Кирку. Идем, я тебя провожу!

В прихожей, уже стоя в дверях, он вдруг развернулся, шагнул к ней, обнял, прижал к себе. Услышал, как она успела пискнуть испуганно…

А больше ничего не успела.

Боже, какая она маленькая и хрупкая!.. И губы пахнут ягодами. И целоваться совсем не умеет. И мешает что-то. Очки! Проклятая элегантная оправа брусничного цвета, чтоб тебя… Надо снять к чертовой матери…

Вика затрепыхалась у Мити в руках, закрутила головой, как воробей, прошептала на сиплом вдохе:

— Ты что?.. Ты что делаешь, Кирка увидит!.. Пусти!

— Тихо, тихо… Тем более, я думаю, он в курсе происходящего… Думаю, затаился где-то неподалеку.

И крикнул, не выпуская Вику из рук:

— Кирка, ты где? Я ухожу, пока!

— Пока-пока… — тут же принеслось из коридора Киркино явно торжествующее. Слишком откровенно торжествующее и в то же время тактично-сдержанное — ничего, мол, не стесняйтесь, продолжайте, пожалуйста, в том же духе.

Вика высвободилась-таки, быстро поправила челку, выхватила у Мити из рук очки, надела, тыкнула пальцем в дужку на переносице. И глянула Мите в глаза.

Бог знает, что она там увидела. Но пробежал по ее лицу озорной промельк, и губы поехали в едва сдерживаемой улыбке, и вырвался хохоток-шепоток:

— Совсем с ума сошел, что ли? Как я ему… объясню?

— Ну, не знаю… Как хочешь теперь, так и объясняйся! Скажи, что сама на меня с поцелуем набросилась!

— Дурак… Иди давай отсюда…

И вытолкала его в спину, смешно тыча кулаками между лопаток. И захлопнула дверь.

А на улице был дождь! Вкусный, свежий, пахнущий листьями и влажной землей! И сумерки были желтые от летящих по ветру листьев! Красота… И как жить хорошо, господи…

Счастливое ощущение новой силы плескалось внутри, яростно выпихивая остатки болезненного тумана. Или что еще там, внутри, оставалось? Невесомость? Да ну ее к черту, нет больше никакой невесомости!.. Есть жизнь, есть осень, есть он, живой и здоровый! И счастливый! Да, похоже, что и счастливый…