Тамара Карсавина - Эмансипантки

Утро начиналось с обхода по кульманам. Бывало конечно Гарри где-то мотался с утра, а так в основном – обход. Если его не было на месте, то Динка подходила к моему кульману и спрашивала: «Ты не знаешь где шеф?» Вопрос задавался регулярно, примерно, раз в неделю в течении года. Пришлось однажды вальнуть, как говорят поляки: «Когда я уходила, он спал».

Так вот начинался обход. Кульманы стояли в три ряда. У нас были отличные Гэдээровские рейсы. Это большущая доска размером примерно метров 1,5 на 1,2 идеально гладкая, белая с двумя взаимно перпендикулярными рейсшинами. Каждый фактически был отгорожен стенкой впереди и сзади от соседа. Гарри кроме вопросов по работе мог делать всякие реверансы и движения, не боясь быть услышенным и подсмотренным. С моим кульманом этот вариант не проходил, потому что Настя сидела передо мной и её ухо просто прожигало кульман. Сзади меня сидела Лерочка. Чудно манерная девица. У Лерочки часто бывали головные боли, поэтому она опаздывала, что сходило с рук. За это она часто отрабатывала по субботам и воскресеньям. Вообще то у нас в отделе очень поощрялось хождение на работу в выходные дни. Факт существования детей, уборки, стирки полностью игнорировался начальством. Можно было каждые тридцать минут выходить на перекур, травить анекдоты в коридоре, отлучаться по своим делам, но, если ты выходишь на работу в субботу, а ещë лучше и в воскресенье – значит настоящий труженик.

Через проход сидели мои друзья Михайло и Славко. Нет лучше друзей чем архитекторы, если дружба не заходила в область профессиональной деятельности. В нашем отделе, даже не знаю почему, зависть к успехам архитекторов, испытывали только другие специальности, поэтому мы дружили честно и преданно, назло завистникам.

Проектный зал был большущий, с огромными окнами и 4,5 метровой высотой. Большой Гарри сидел у самой входной двери и чутко следил за дисциплиной: своевременными приходами и уходами. Он бесцеремонно вмешивался в любую ситуацию, если она развивалась не по его представлению. Так например не могли долго, то есть более 15 минут, общаться с нами друзья из соседних отделов или какие-либо пришельцы извне, заглянувшие по личным делам. Тем не менее, несмотря на церберские повадки Большого Гарри, наш отдел пользовался популярностью.

Проектантки были молоды и, не побоюсь этого слова, хороши собой. Мужское народонаселение, пренебрегая запретами посещения, оказывало нам внимание. Чего только стоила моя коллега архитектор Соломия. Высокая и стройная с густыми длинными волосами. В ней несомненно была примесь польской крови. На неё обращали внимания даже женщины, настолько эффектная внешность. Соломия пришла в отдел раньше всех. Когда появилась Настя, она сразу же невзлюбила Солю: и ноги длинные, и мордашка хороша, соображает неплохо. Боевая подруга Гарри догадывалась, что есть красивые и умные женщины, но они не должны быть ни красивее и ни умнее её, Насти.

Я познакомилась с Соломией в приëмной нашего директора. Оказывается заболела секретарша Мырося, и посадили на телефон Соломию. Она мне понравилась сразу, только я не знала, что она архитектор и не на своем месте, поэтому меня удивил её затравленый вид.

В архитектурной группе нас было только две молодых женщины и мы подружились. При более ближнем знакомстве оказалось, что у нас есть общие друзья. А с её первым и последним мужем, Глебом Недоборовым, я училась в одной группе. Напрасно самоуверенный и недалекий Глеб предположил, что привяжет Соломию к кухонному столу, не тут то было. Соломия прожила с Глебом полгода, успела забеременеть и ушла к родителям. Она устроилась на завод, потому что это более хлебное место, чем проектный институт. Заводской коллектив для человека после пяти лет учебы в институте, испытание. Конечно она не вписывалась в это окружение и часто становилась объектом кривых взглядов и длинных языков. Заводские бабы, иначе не назовешь, предвзято относились к молодежи, пришедшей из институтов. А как иначе? Такие эти институтские чистенькие, непьющие, культурные, интересующиеся – просто противно… Если этой своре не дать отпор, охотно сделают из тебя всеобщее посмешище и клоуна.

Естественное чувство справедливости всегда поднималось во мне, когда талант и красота перечеркивались просто открытым хамством, и все только потому, что невозможно сдержать зависть. Может из чувства солидарности я стала дружить с Соломией. И даже позволяла себе давать ей дружеские советы по макияжу. Надо сказать, что отношение к макияжу у украинских женщин двоякое. Или красились сильно, почти вульгарно, или совсем не пользовались ничем кроме мыла. И это касалось не только Соломии. Когда я впервые пришла на работу и посмотрела на Настю, которая разрисована была до последних возможностей, невольно спросила: