Тамара Иванкова - Сага о Тамаре

Первое января 2020 года

– Мам! Ты пить будешь?

Я улыбаюсь. Наша бабуля любит эту шутку – сказать: «Я пришла к выводу, что мне надо пить водку. Тогда у меня ничего не болит. Наливай!» А потом еще поворчать: «Вот зять налил мне! Две капли, даже губы не намочила». Но в этот раз она грустно отвечает:

– Ой, Любочка! Наверное, нет. Что-то мне нехорошо.

– Тогда суп-пюре из морковки. Садись за праздничный стол, я тебе черпачок супа налью. Начинаются двадцатые годы, и это прикольно. Новый Год мы уже встретили, со всеми детьми переговорили. Просто пообедаем.

Она медленно и осторожно присаживается за стол, несет себя, как хрустальную вазу, наполненную до краев. Это очень больно видеть, как годы и болезни постепенно, не сразу, изменили ее.

– Одно хорошо. В зеркале себя не вижу. Я старая и страшная, как беззубая обезьяна. Мне неловко чавкать с вами за одним столом.

Ход этого привычного разговора меня несколько напрягает, в сотый раз одно и то же. И сейчас по правилам моя реплика:

– Не обращай внимания, кушай. Ты нормально выглядишь для своего возраста. Замечательная симпатичная прабабушка.

И, как всегда, думаю: «Да, хорошо, что она уже 11 лет не видит, с какой болью и сочувствием я смотрю на нее. На опутанные вздутыми черными венами ноги. На покрученные суставы когда-то ловких пальцев. На спину, когда-то горделиво ровную, где сейчас между лопаток вздулся холмик с гнездящейся внутри болью».

Она вздыхает:

– Мне повезло. У меня есть дочка.

Я отвечаю полушутя, держа нить разговора за хвостик:

– А я говорила тебе, что я тебя люблю?

Ее не собьешь.

– Тебе вот сколько приходится со мной возиться. А моя мама умерла неожиданно, хоть и болела 12 лет. Я вызвала скорую. Они сначала что-то кололи, а потом стоят и смотрят. Я волнуюсь: «Почему ничего не делаете?» Врачиха молодая такая, с длинным хвостом, решительная, говорит: «Не мешайте ей умирать! Видите, у нее ногу потянуло».

– Мама! Эту историю я слышала триста раз. Тридцать девять лет прошло. Зачем ты сегодня в праздничный день?

– Не буду, не буду. Я тогда была в шоке, как так? А сейчас понимаю, зачем тащить? Она могла остаться парализованной на несколько лет. И вообще, я всегда говорила, чтобы не быть старой, надо вовремя умирать. А здоровой умирать не хочется!

– Поживи еще.

– Да, Любочка. Мне надо пожить. Ты без меня ничего не напишешь. Мне сегодня так паршиво…

Она придвинула к себе керамическую мисочку:

– Чем ты меня кормишь? Пользуешься тем, что я не вижу?

И тут вступает в разговор третье постоянно действующее лицо этого спектакля:

– Здрасьте, Тамара Ивановна! Если бы Вы знали, чем она Вас кормит. Оно такого цвета. Я бы не ел.

– Ой, Миша, ты тут? Я тебя не видела. Здрасьте, Михаил Борисович. Тебе постричься пора, ты лохматый.

– О, так Вы же говорите, что не видите. Понятно, когда Вам выгодно, то говорите, я не вижу.

Я хмурю брови и делаю большие глаза – замолчи!

Она расстраивается почти до слез:

– Сколько раз вам объяснять? Вы мне не верите! Я вижу твою голову на фоне светлой стенки.

Я трогаю ее за руку и мягко говорю:

– Мам! Он шутит, не обращай внимания. Мы давно уже знаем, как ты видишь.

– Я не собиралась так долго жить. И зять такой попался, что не добьет.

Она вздыхает и подносит ко рту ложку:

– Вкусно. Мне все равно, как оно выглядит.

И тут происходит что-то необъяснимо ужасное и неизбежное. Язык, который только что разговаривал, становится толстым и, не помещаясь во рту, выпихивает клочки супа. Губы наоборот, истончаются и синие крапинки отчетливо видны на серых бескровных полосках. Глаза, которые всегда прикрыты от режущего яркого для них света, удивленно открываются, и чернеют зрачки узенькими точками среди выцветшего, когда-то насыщенного карего цвета. «Мамочка, мама!» Она пытается встать, то неосознанно отталкиваясь от стола, то хватаясь за скатерть. Хрипящее дыхание пугает меня больше всего, я мгновенно подхватываю ее под руки и зажимаю между столом и спинкой стула.

– Миша, скорую!

– Что сказать?

– Иванкова Тамара Ивановна. Полных 86 лет. Кардиологическую! Был инфаркт в 2006 году.

Я вытираю у нее со лба холодные капли пота, глажу по седым волосам, шепчу что-то вроде: «Держись, держись, мамочка, я люблю тебя!» Она не слышит меня. Это все. Я понимаю так – это смерть. Скорая приедет и зафиксирует смерть. Мысленно я прощалась с моей мамой много раз. Когда она попала в реанимацию с инфарктом, я первый раз испугалась, но это как-то быстро прошло. Она лежала в кардиологии и глазном отделении, но это было в порядке вещей, плановое лечение, обыденно, хлопотно, денежно, но привычно. Очень сильно меня скрутило, когда она потеряла зрение, я таскала ее по больницам и радовалась, что она не видит моих слез. «Это может быть рак глаза, и придется его удалять», – такое заявление собьет с ног кого хочешь. Но после обследования врач сказала: