Александръ Дунаенко - Я тебя люблю (сборник)

Ответ прозвучал так (да, вообще, типа беседа получилась):

– Жену сильно любил, а она ему не давала.

– А что, в посёлке других баб больше не было?

– Были. Он эту, жену свою, любил…

Речка. На берегу, у костерка, опять-таки, мужики. Трое. Почти репинская картина. Только здесь рыбаки. У них при разговоре меньше, чем у охотников, агрессии, кровожадности. Мужики обыкновенные, ничего в них особенного. Правда, у одного из них рога. Пара стройных длинных рожек. В остальном он, как все: куртка, штаны, свитер, небритость на лице. Все мужики спокойненько так разлеглись, расположились к привычному рыболовному трёпу. Сказать, что без водки, значит, соврать, так же, как и тот, кто сейчас рассказывает. Однако, не про рыбу. Может, даже, и не врёт…

– А к Лизке Герег по ночам муж приходит. Покойный. Уже недели две. Она его не видит, только по ночам шаги по комнатам. А Лизка его шаги знает – точно он. Дышит, трогает вещи, один раз даже стул уронил. Лизка боится. Спать ложится с детьми. А однажды не выдержала, встала, пошла в темноте на шорох. Остановилась, а, может, её даже кто-то остановил. Ноги к полу как приросли. Ужас в сердце пошёл, словно кто льдом прикоснулся. Волосы на голове встали. А Лизка, через страх не сказала, а провыла – голос не слушался: – Михай, ты зачем сюда приходишь? Зачем меня, детей пугаешь?

В комнату через окно свет проник от луны, неяркий, но видно, что Михай стоит в том костюме, в котором его хоронили. Покупали ещё к свадьбе старшей дочери. И – в белых кроссовках. Откуда кроссовки, он их уже износить успел, как на свадьбу надел первый раз… А хоронили его в туфлях. Может, он их, кроссовки, искал, ходил по квартире по ночам?

А Михай и говорит: не бойся, Лиза. Я, говорит, больше не буду приходить…

И тут с потолка снег пошёл. И сыпется, сыпется, крупный такой. Луна светит – хорошо видно. А на улице лето. Июль.

Так он ей и не сказал, зачем приходил. Но беспокоить перестал.

Утром во дворе Лизка Музгарку дохлого нашла, собаку Михая.

Наверное, он его с собой, вместе с кроссовками, забрал.

– А мне по ночам – это уже другой мужик рассказывает – часто один и тот же сон снится.

Дом высокий, многоэтажный.

И у него крыша, как на скворечнике. Я на ней, и сползаю к краю.

Вокруг черепица, за неё никак не ухватишься. Ещё чуть-чуть – и оборвусь, вниз рухну. И надежды – никакой. Так и просыпаюсь. Одеяло в руках так сжато, что жена пальцы грудями отогревает, чтобы окоченение прошло.

Такой рассказ, естественно, не обходится без комментариев. Вроде таких, что, мол, если бы ты жену перед сном за груди потрогал, так не пришлось бы потом и на крышу лезть – ну, и всякие, обидные для мужика – вроде, как шутка – вещи. Вот и рассказывай после этого о сокровенном.

И тут в беседу включается тот, что с рогами. Молчал, молчал – не выдержал.

– Вот вы, мужики, держали ли вы когда-нибудь в руках свои яйца? Это я так, чтобы вас настроить. Знаю, держали. Ощущение всем знакомое. Так вот: мне на-днях приснилось, что я свои яйца держу в руках перед собой. В мошонке, тёплые такие, перекатываются под морщинистой волосатой шкуркой. И, где-то в метре от того места, где им положено быть. Стало быть, то ли оторваны, то ли отрезаны, но со мной, у меня в руках – вот они. Мне страшно: жизнь потеряна. Яйца оторвали – как без них? И, в то же время, внутренний голос подсказывает, что я ещё могу их назад поставить. Но не сразу, не сейчас.

А пока, какое-то время, мне нужно побыть вот в такой ситуации – я отдельно, а мои яйца – отдельно.

Во сне яйца ко мне так и не вернулись.

Я даже их приставлять на место не пробовал.

И проснулся, конечно, в мужском ужасе, как вроде, в самом деле, через эту пытку прошёл.

Это, скажу я вам, не с крыши падать.

Но хорошо, что осталось в памяти то, что внутренний голос говорил. Что всё у меня наладится…

Со стороны реки раздаётся крик.

Оказывается, не все рыбаки сидели у костра. Один из них решил искупаться.

И купальщика звали Нагашпай.

Его тут нужно выделить особо.

В посёлке Нагашпай славился тем, что у него был очень большой член.

Лина Бесхозная утверждала, что самый большой.

Итак, купался, купался, Нагашпай, никого не трогал, потом – как закричит! Как торпеда, поплыл к берегу. Кричал даже тогда, когда лицо окуналось в воду. Тогда торпеда булькала. Когда, насмерть перепуганный, Нагашпай выскочил на берег, рыбаки покатились со смеху.

Сразу, пока он плыл, тоже испугались, думали – как спасать, а когда он на берег выскочил – стали вдруг ржать над его несчастьем.