Геннадий Разумов - О любви

Несколько раз останавливался, заходил в переулки, подолгу рассматривал уличные тупики, закоулки, благо, оставленный на заднем сидении Гас не вякал и терпеливо его ждал. Они объехали всю округу, проколесили вдоль и поперек множество улиц, иногда по нескольку раз проезжая одни и те же места.

Ее нигде не было.

Прошло минут сорок, и он уже собирался поворачивать назад, как вдруг Гас громко подал голос, завертелся, запрыгал. Вот когда пришлось себе признаться, что не зря взял с собой собаку. Он быстро затормозил, остановил машину и открыл заднюю дверку. Пес тут же выпрыгнул наружу и стремглав бросился назад к какой-то дальней скамейке, стоявшей у калитки одного из небольших частных домов.

Она сидела, склонив к плечу голову, и, кажется, спала, но услышав визг своего любимца, тут же вскочила, огляделась и, широко улыбаясь, пошла к ним навстречу.

– Ой, как я рада вас встретить, – запричитала она, одной рукой подхватив прыгнувшего к ней Гаса, а другой обняв своего друга за шею. – Ты уж меня извини, как-то глупо получилось – я же вышла к тебе пораньше и вдруг подумала, дай немного пройдусь, пошла, пошла и, видно, заблудилась. Ну, никак не могла найти обратную дорогу – ни улиц, ни домов не узнавала. Устала очень, вот присела на минутку и, кажется, задремала.

Они нежно обнялись, сели в машину и поехали домой, где пили шампанское, ели песочный торт с шоколадным кремом, и Гасу достались вкусные куски сочных киевских котлет.

«Как же хорошо то, что хорошо кончается, – думал он, – пусть, как говорит поговорка, Боже нас пугает, но пусть он нас не наказывает».

Через неделю они опять пошли к врачу. После обследования и проведения тестов тот сказал ему тихо:

– Вы знаете, к моему приятному удивлению все не так уж плохо, показатели довольно стабильны, во всяком случае, никаких признаков распада личности, какие обычно бывают, я пока не вижу.

«Вот здорово!» – его прежде тревожное лицо засветилось радостью, щеки покрылись румянцем, в глазах загорелись огоньки.

– Ой, спасибо, большое спасибо, – он облегченно вздохнул, улыбнулся, достал платок из бокового кармана, вытер пот со лба, но вдруг на мгновение замер и спросил, с озабоченностью заглядывая доктору в глаза: – А сколько еще времени вы нам даете?

– Трудно сказать, точно сказать не могу, не знаю – доктор задумался, помолчал, поморщил лоб: – будем надеяться, годика два, может быть, даже с каким-то хвостиком.

…И вот прошли те два докторских года, завилял за ними обещанный игривый хвостик. Пришлось его поймать, подцепить, схватить за кончик, потянуть и выпрямить. Хвостик медленно, но уверенно стал расти, удлиняться – сначала до трех, потом до четырех, а затем и до пяти лет. Неужели, действительно, свершилось чудо, и время пошло вспять, неужели этот коварный Альцгеймер оказался посрамленным, неужели он притормозился, отодвинулся, остановился? Но как, благодаря чему?

Ну, конечно, благодаря его любви. Это она, напрягая все свои бицепсы-трицепсы, потащила за собой тот временной хвостик – ту тяжелую железную стрелку громоздких неподатливых часов. И они поддались, пошли назад. Внутри них шарики-ролики, колесики-шестеренки закрутились, завертелись, напевая вечную (хотя ведь такую банальную) песенку о преданности и верности, сострадании и сопереживании, о любви и дружбе.

Прошло около месяца, как они расстались. Но ему казалось, что они не виделись целый век, хотя он видел ее каждый день. Утром или вечером, на спальной подушке или за чашкой кофе перед ним вдруг возникали ее глаза, такие милые, такие светящиеся, такие искрящиеся – чудо. Он готов был часами на них смотреть, в них нырять и погружаться всем своим существом.

Он видел, как легким взмахом своих тонких пальчиков она отодвигает в сторону воздушный локон светлых волос, каждый раз падающих ей на лоб. А как волновала его ее загадочная улыбка, ее ломкие блестящие губы, живущие своей отдельной жизнью от всего остального. И щечки с гладкой матовой кожей, подернутой слабым нежным румянцем.

Но почему же он, такой невнимательный, не разглядел раньше цвет ее глаз и теперь не знал, какие они – карие, голубые, зеленые? А ведь они были первые, которые его в ней покорили. Почему не помнил он и цвет ее волос, знал только, что они светлые, как у всех блондинок, но ведь у светлого столько разных оттенков. И спроси его, в какой кофточке она была в тот или иной день, какой жакет носила, какая цепочка с кулоном висела на ее тонкой лебединой шее, он, конечно, не мог бы сказать. Наверно, это потому, что по мужскому обыкновению он воспринимал ее целиком, всю, сразу и не различал отдельных деталей. Его внимание больше привлекали движения ее рук, губ, глаз, поворот головы, пожатие плеч. А больше всего он наслаждался звучанием ее голоса, глубокого, идущего откуда-то изнутри, из сердца.