Мия Шеридан - Навеки твой, Лео

Я первая отстраняюсь, он хмурится и смотрит мне в глаза.

– Пока, Джейк, – говорю я, поворачиваюсь и иду к своей квартире.

– Эви, – зовет он, и я оборачиваюсь. – Ты ведь будешь скучать обо мне, да? – И улыбается.

– Знаешь, Джейк, думаю, что буду. – Я улыбаюсь в ответ, поворачиваюсь и быстро иду домой.

Едва закрыв за собой дверь, я опускаюсь на пол, сворачиваюсь в позу эмбриона и плачу по моему прекрасному мальчику, по моему Лео. Мои слезы – это слезы горя и потери, смятения и боли.

Это слезы о мальчике, которого я потеряла, и о мальчике, который бросил меня. Столько лет я была сердита и обижена на него, но, оказывается, мне все же грустно от того, что прекрасная душа Лео больше не ходит по этой земле, и боль от этого бесповоротного знания почти невыносима.

Наконец я засыпаю прямо там, где лежу, но я уже знаю из прошлого опыта: для того чтобы плакать, не обязательно бодрствовать.

Обед в этом месте всегда похож на организованный бедлам. Моя обязанность – наполнить кувшины водой и принести всем стаканы. Я стою у раковины, наполняя второй из трех высоких кувшинов, а прочие дети с шумом снуют вокруг, выполняя каждый свою работу. Те, что постарше, болтают, хохочут, временами дерутся.

Я сажусь за стол на свое обычное место, только в этот вечер все по-другому: новенький, Лео, с угрюмым видом сидит слева от меня, там, где раньше сидел Алекс, двенадцатилетний ушастый мальчишка. Три дня назад Алекс уехал в более постоянную приемную семью. Ведь здесь на самом деле просто камера хранения для детей, которых необходимо немедленно куда-то приткнуть. В конце концов мы все разъедемся.

Лео здесь первый день. Он отвечает за раскладывание салфеток, и я замечаю, что он положил их справа от тарелок, а они должны быть слева. Мне это известно только потому, что я люблю читать такие книжки, как «Аня из Зеленых Мезонинов» и «Домик в прерии», из которых и нахватываюсь таких случайных знаний.

Пока мы сидим и ждем, когда приемные родители и две их дочери-подростка поставят на стол еду, одна из приемных девочек, тринадцатилетняя Элли, вся в прыщах и в складках жира, на которые особенно тошно смотреть, потому что она подчеркивает их тесными штанами в обтяжку, выстреливает в меня горошиной из миски, которую только что поставили на стол.

– Эй, шлюшка, – шепчет она, растягивая слово, и складывает губы в жуткой гримасе, будто работает в какой-то адской будке поцелуев. – Я слышала, твоя мамаша-шлюха сегодня не явилась в суд. Видно, сосала чей-то член в переулке за мелкие деньги. Яблоко от яблони недалеко падает.

Мои глаза расширяются, я чувствую, как их жгут слезы. Не буду плакать. Не буду плакать. Я смотрю в свою тарелку.

Конечно, в этом доме нет секретов. При желании достаточно легко подслушать, о чем социальные работники говорят с нашими приемными родителями в гостиной в передней части дома. А потом дом полнится сплетнями. Мы прекрасно знаем обо всех кошмарах, которые привели каждого из нас в этот плавильный котел отчаяния.

И я знаю секреты Элли. Знаю, что ее мать умерла, что ее отец сошел с ума, не смог работать и заботиться об Элли и ее сестре. Но я не говорю ни слова.

Под столом я держу за руку Иву, сидящую справа от меня, она нежно сжимает мою руку, ее широко раскрытые глаза смотрят в тарелку.

– Я просто говорю правду, Эви, – заявляет Элли с противным фыркающим смешком. – Лучше, если ты посмотришь правде в глаза. – И почему каждый жестокий человек считает себя идеалом правдивости? Как будто им нужно сказать спасибо за то, что они опустошают ваше сердце своей невероятной честностью.

Я не отвечаю, и Элли быстро находит себе объект поинтереснее, чем я со своим молчанием.

Через минуту я поднимаю глаза и вижу мальчика по имени Лео. Я смотрю на него, но он не отводит взгляда.

– Почему ты на меня смотришь? – с пылающими щеками шиплю я. Мне стыдно за реплики, которые он только что услышал.

Он продолжает смотреть, а потом пожимает плечами.

– Потому что мне нравится твое лицо, – говорит он, но теперь уголок его рта приподнимается в полуулыбке.

На следующее утро я просыпаюсь с ощущением, будто меня переехал грузовик. Я все еще чувствую комок в горле, когда думаю, что Лео погиб в автокатастрофе. Закрыв глаза, я снова представляю, как он улыбается мне зимой на крыше. Во второй раз в жизни я запоминаю его таким.